Белая тишина

Что-то горячо продолжал говорить Василий Ерофеич, не менее горячо поддерживал его Кирба, но Богдан не слышал их слов, он будто находился в том сонном состоянии, когда одновременно видишь сон и слышишь голоса разговаривающих.

«Вместе, значит, паря… И от тебя передам».

Богдан поднес к губам кружку — чай остыл. И Василий Ерофеич повел Кирбу с Богданом пить чай. Жил он рядом с большим длинным домом барачного типа, где теперь лежали больные, раненые, обмороженные партизаны. Небольшая изба была разделена на три части, одну из них занимал Василий Ерофеич. Кирба с Богданом разделись в прихожей, но ремни с револьверами, гранатами и винтовками захватили в половину Василия Ерофеича.

Доктор жил по-походному, в его комнате стояла деревянная кровать, стол, заваленный книгами, и два табурета.

Василий Ерофеич попросил хозяйку приготовить чай, сел на кровать.

— Молодцы, ребята, хорошо воюете, заставили врагов попрятаться в городских домах да крепостных казематах. Японцы на вас жалуются и белогвардейцы. Они называют партизанскую войну «варварской». Они говорят, что партизаны не признают правил войны. А сами они признают эти правила? Помнишь, Богдан, Федора Орлова? Он был назначен парламентером и направлен в Николаевск. И вот Орлов — парламентер, неприкосновенный человек, не вернулся из Николаевска. Они убили его.

— Ну, теперь им не будет пощады! — воскликнул пораженный Богдан.

— Всех будем убивать, не будем больше морозить! — сказал Кирба.

Хозяйка испуганно заглянула в дверь, в руках ее блестел самовар. Василий Ерофеич жестом пригласил ее. Женщина поставила недовольно ворчавший самовар на стол, принесла свежий каравай хлеба, три кусочка сахара.

Из госпиталя за Василием Ерофеичем пришла санитарка, и он заспешил. Кирба с Богданом тоже стали одеваться.

— Итак, друзья, до встречи в Николаевске, — сказал Василий Ерофеич, прощаясь с молодыми командирами.

Он обнял друзей и своей скорой походкой направился в госпиталь.

— Я буду таким же умным, сердечным человеком, как Харапай, — сказал Кирба, глядя влюбленными глазами вслед Василию Ерофеичу.

Кирба вытащил часы, поглядел на стрелки, потом на солнце и стал заводить. Он каждый раз, когда вытаскивал часы, заводил их. Богдан тоже взглянул на свои часы, короткая стрелка замерла на цифре два, длинная подходила к тройке.

— Полдень, до ночи доберемся до того берега, — сказал Кирба.

Он сверил свои часы с часами Богдана, на его часах короткая стрелка замерла между двойкой и тройкой, а длинная приближалась к девятке.

— Почему-то у нас часы по-разному показывают, — сказал он. — Почему, ты не знаешь?

Богдан тоже не знал, почему часы у них показывают разное время.

— Солнце показывает полдень, — ответил он.

— Верно, но почему же часы по-разному показывают? Ты не знаешь, что надо сделать, чтобы они одинаково показывали?

Богдан и этого не знал. Он давно хотел с кем-нибудь из русских посоветоваться по этому поводу, но боялся показаться смешным.

— А, неважно, пусть по-разному идут, — махнул рукой Кирба.

— Все равно мы в них не разбираемся.

Вернувшись в отряд, молодые командиры посовещались с партизанами, с проводником нивхом Кайнытом, подкрепились и вышли из Касьяновки. Ночью они обогнули Николаевск и скрылись в тайге. На следующий день разведчики разыскали отряд Семена Павлученко. Павлученко радостно встретил подкрепление.

— Це хорошо, це дюже хорошо! — басил он, пожимая руки Кирбы и Богдана. — Та скильки же вам роки, хлопци?

— Говори по-русски, — смеялся комиссар отряда Данилов.

— Уж очень они молоды, — переходя на русский язык, сказал Павлученко. — Мы слышали о ваших делах. Молодцы. Вы вовремя пришли, прямо скажу, вовремя. Мы решили тут форты захватить, япошки их не очень сильно охраняют. Как только погодка запуржит, мы их мигом приберем.

— Мы один секрет знаем, как только захватим форты, тогда сразу откроем секрет японцам и белякам, — сказал Данилов и засмеялся.

Комиссар Богдану показался несерьезным человеком, уж очень часто он смеялся. Но, к своему удивлению, Богдан с первого же знакомства привязался к нему, а увидев, как он заводит свои часы, признался, что они с Кирбой не умеют переводить стрелки часов, не умеют по ним определять время. Данилов на этот раз не рассмеялся, как обычно, а с серьезным видом все объяснил.

«Как можно ошибиться в человеке», — думал Богдан, слушал объяснения комиссара. Потом он по просьбе Данилова рассказал о своей жизни, а Данилов рассказал про свою.

Данилов был потомственный амурец, он работал слесарем в Амурском пароходстве в Благовещенске.

— Дружные охотники в твоем отряде, Богдан, — говорил Данилов, глядя как охотники беседовали возле костра.

— Мы люди одной крови, — повторил Богдан слова Акунка.

— Как это одной крови?

— Мы люди разных народностей. Вон, тот справа, который весело смеется и размахивает руками, Чируль Потап, ульч, рядом с ним, с левого боку, Кешка Сережкин, негидалец. А с правой стороны Потапа — Акунка Кондо, ороч. За Акункой винтовку протирает — нанаец. Вот сколько народностей в нашем отряде. Но мы люди одной крови, мы братья, у нас язык совсем сходится.

— А я и не знал, что тут столько народностей живет, — сознался Данилов.

— Это еще не все. Вон, слева сидит, молчит, в лисьей шапке. Это Кайныт, наш проводник, он нивх. Только с ним не сходятся наши слова. Ни одно слово не сходится. Но мы с ним дружим, только по-русски приходится с ним говорить.

— Выходит, с Кайнытом у вас тоже есть общий язык?

— Так выходит, есть общий язык, русский, он нас соединил с ним, подружил.

— Это хорошо. Это очень хорошо, я об этом расскажу нашим партизанам.

— Я тоже много рассказываю нашим, за что воюем, какая будет у нас жизнь. Только одно не могу им объяснить — почему мы воюем за свободу. Как я не думаю про себя, про наших — мы совсем свободные люди, что хотим, то и делаем, хотим — рыбачим, хотим — охотимся.

Данилов рассмеялся и сказал:

— Ты уверен, что ты свободный человек, как птица?

— Да. Мы все свободные.

— Ты добывал себе еду в тайге и на Амуре?

— Да. Добывал пушнину и сдавал торговцам.

— Выходит, охотник уже находится в зависимости от торговца. Какой же это свободный человек?

«Верно ведь, как это я не мог сам разобраться в этом», — подумал Богдан.

— Чтобы освободиться охотникам, они должны уничтожить этих пауков-торговцев, а их можно уничтожить, когда уничтожишь власть белогвардейцев. Понимаешь, какая это цепочка?

На следующий день с утра потянул сильный ветер с лимана, и к вечеру закружила пурга. Тайга загудела, застонала, словно раненый зверь. Темная ночь раньше времени опустилась на землю, под ее покровом партизаны подошли к фортам, стоявшим на сопке над крепостью Чныррах, и заняли исходные позиции. Форты были окружены со всех сторон, партизаны ждали сигнала атаки.

Богдан с десятью охотниками лежал через дорогу, ведущую через сопку из Николаевска на побережье, в каких-нибудь двадцати шагах от стен форта. Он знал расположение огневых точек, казарм: разведчики Семена Павлученко давно прощупали эти форты, они знали даже, сколько солдат и офицеров охраняют их.

Богдан лежал, прижимая к груди гранату, холодный металл согрелся и приятно грел озябшие руки. Богдан теперь не боялся гранаты, но совсем недавно он стороной обходил ее, увидев на поясе убитого солдата. Скоро прозвучит сигнал, и Богдан метнет ее в ворота крепости, и партизаны пойдут в атаку. Пойдут под пули. Противно все же, когда душа сжимается, как голодный желудок, при свисте пули над головой! К этому, пожалуй, трудно привыкнуть. А Федор Орлов говорил, что можно привыкнуть. Федор Орлов… Неужели его замучали? Неужели убили?

— Скоро или нет? Стрелять так стрелять, чего лежим?

«Это Акунка. Ничего — подождешь. Когда пули засвистят возле уха — не очень-то будешь храбриться. Пулемет, наверно, будет стрелять. Страшно все же. Так холодно, а как подумаешь о пулемете, еще холоднее становится».