Охотничье братство

В моих охотничьих дневниках подробно записана одна из наших охот с лайками.

На Октябрьские праздники 1930 года мы с Юрием и Димой Тищенко решили поискать новые места. Забрав с собой лаек (у Юры — Хессу и Айна, у Мити — Дунька, у меня — Ошкуй), поехали по линии Мга — Будогощ — Красный Холм на станцию Хотца. На первом свету вышли из вагона. Под холодным дождем семь километров отчаянного глиняного месива — и мы из сумрачного елового мелколесья вышли на поле деревни Заручье. Дождь кончился, ноги отдыхали на твердом. У околицы скучающая девица, одетая по-праздничному, грызла семечки.

— Барышня, у вас в деревне охотники есть?

— Много. Идите к дяде Васе, он направит — эвон дом крашеный, двужирый, слева от дороги.

Мы привязали собак у крыльца, прошли коридорчик, постучали в дверь. Ответа нет. Вошли в кухню, сняли на пороге сапоги, дипломатично покашляли, поговорили — всё тихо. По застиранному добела половику добрались к следующей двери и вошли в большую комнату, сверкающую свежей краской пола. В красном углу, перед бесчисленными образами широкого киота теплилась лампадка. На подоконниках заботливо обихоженные домашние цветы, на стенах в изобилии чучела, рога, картины с лошадями и собаками. Мы разглядывали, стояли в нерешительности.

Бесшумно откинулась ситцевая занавеска боковушки, вышел библейский старичок в одном исподнем, на ногах черные чесанки-заколенники, голова серебряная, на груди золотой крестик. Молча внимательными живыми глазами оглядел нас и вернулся в свою комнатку, скоро вышел одетый, поздоровался и протянул Мите — он самый старший и в пенсне — визитную карточку. Сблизив головы, мы рассматривали и читали. На белом глянцевом прямоугольничке изображен медведь, на четырех ногах, лохматый, толстый, добродушный. Под ним текст: «Василий Николаевич Рогов. Представитель медвежьих охот и прочих зверей. Петербург, Моховая, 8. Летом — Маловишерский район, станция Хотца, деревня Заручье». Старичок дал нам время для чтения, потом сказал: «Здравствуйте, проходите».

Знакомство состоялось.

Мы спросили у Василия Николаевича совета куда идти. Отвечал он охотно. Говор у деда северный, неторопливый: «Походите, походите, правда, лесишки-то наши пусты, нет ничего. В колхозах расстройство, безделье, дым по ветру развеивают. Вся моложа, а то и мужики захватят палилку-кочергу и полным суткам по лёсям шавают. Все распугали. Лося-то еще солдатишки, как с войны вернулись, с винтовок прибрали. Погуляйте. Собаки-то работают? Мелочницы? Так вам надо к Хили ну или Кобыльей Горе, там боровато, круг нас больше березняки да пожни. Ночевать приходите».

Четыре блаженных дня мы прожили в Заручье — остаток бабьего лета. Молодые, здоровые, мы несчитанные версты отмахивали по новгородским лесам. Полупрозрачные, но все еще яркие березняки взбегали на высокие обширные холмы, а там серые кубики изб и чуть в стороне белостенные церквушки, у подножий — спящие озера. Собаки находили белок, мы стреляли и тут же, на месте добычи, снимали с них шкурки, свертывали в комочки и прятали в карманы рюкзаков. Зверьки уже хорошо вышли: черноручки — в редкость, синюхи — ни одной. Тушками кормили собак. Зайцев собаки поднимали по нескольку раз в день. Этому шумному занятию с восторгом предавалась наша остроухая шайка, но косым никакого вреда не приносила. Один бурый белоштанный заспался и не услышал моих шагов, выскочил и поплатился. Да еще разок с плохо убранного поля собачки подняли глухаря. Бородатый, недовольно скиркая, не набрав еще высоту, налетел на верный выстрел Юрия. Взяли и трех селезней.

Хорошо нам было и легко смеялось. Представьте себе такую сценку.

Хессу нашел тетерева. На полянке островок кустов, над ним возвышается одинокая береза, тетерев — на верхушке. Хессу осторожно, редко и негромко облаивает птицу. Остальных собак не видно. Юрий знает, что тетерев не глухарь — долго сидеть не будет, и торопится стрелять. Далеко — считанных шагов оказалось девяносто два, — но птица валится камнем. Хессу схватил и… не может быть! — потащил в сторону. Брат с криком за ним: «Хеска, брось! Брось сейчас же!» Стремительным черным шаром на опушку выкатился Ошкуй, навстречу Дунька и Айна. Через минуту мы с Митей и Юрой, хохоча, наблюдали забавную картину: тетерев лежит на траве, вокруг тесным кольцом сидят наши собачки и скалят зубы друг на друга.

Полдничали в лесу у костра. В чай добавляли клюкву, набранную в карман на болоте, а в трубки для лесного духа — пару еловых хвоинок.

Домой возвращались в сутемках. В пристройке, где на свежей соломе отведено было место для наших собак, их ожидали плошки вкусного корма неведомого для нас происхождения — впрочем, заяц мой туда, несомненно, попал. Хозяин наставлял: «Дверь на засов — не забывайте. Волков шатается сила, нашим полёсничкам они не по зубам, забыли отцовскую науку, им бы рябка да бельчонку. Зверь ушлый: с крыши пролезет, из конуры вытащит. В иной деревне вовсе собак не слышно — всех перетаскали. Глядите строже…»

В доме нас ждал кипящий самовар, горячая картошка, соленые грибы со сметаной или постным маслом, моченая брусника, топленое молоко с коричневой пенкой, свежий хлеб. Самое удивительное, что за все эти дни мы ни разу никого, кроме Василия Николаевича, не видели, а стол был кем-то накрыт и после нас убран.

Сидели за столом долго, хозяин рассказывал охотно, красочно. Как мы поняли, он охотник знающий, заядлый, но сейчас уже в лес не ходит. Отец его был известный во всей округе медвежатник. Василий эту науку перенял, не одного зверя вместе с батькой добыл, но позже прикинул, что выгоднее продавать не шкуру и сало, а живого зверя: «Начинал я по десяти рублей с пуда — все равно расчет был». Дело пошло, желающих богатых клиентов оказалось достаточно. Василий Николаевич широко скупал берлоги по всему краю: в Новгородской, Петербургской, Олонецкой и Вологодской губерниях. Первое время сам присутствовал на охотах, потом только выезжал на покупку, позже — продавцы приезжали уже к нему. «Дело большое стало, я всю зиму в городе, только расчеты да книги вел». Память у Василия Николаевича отличная: называл фамилии, не забывая имен и отчеств, чинов и званий. Было бы интересно заглянуть в его книгу записей заказчиков. Через много лет я читал на надгробиях кладбища Сен-Женевьев-дю-Буа под Парижем, думается, те же имена.

— Василий Николаевич, вы только медвежьи охоты устраивали?

— В большинстве. Лося в теи годы мало было; случалось, помогал мужикам по волкам и по рысям тоже. Только это мелочь.

Обсуждали мы и дела деревенские. Трудны они были в то время, часто непонятные и тревожные. Василий Николаевич рассказывал не зло, но с горестным оттенком:

— Мутусят наших мужичков. Другой раз не разбери-пойми. Вот один рукомесленный мужичонко из супольной деревни на озерном острову смолу курил: печка небольшая — за сутки ведра три, смола хорошая. Для себя — и, правда, продавал по соседству. Назвали: фабрикант — и… со всей семьей. Другой любил скотиной меняться: то нетель на дойную, то жеребенка приведет. Это у него от отца, тот прасол был. Скажи, приговорили, дали бедолаге твердое. Откуда ему взять? Пропадет окончательно. Меня пока не трогают: живности один кот и тот без прибыли — холощеный. Разве что дом большой, дак я чуть что — в Питер подамся.

Спать мы уходили наверх, где в просторной прохладной комнате стояли четыре металлические сетчатые кровати, застеленные по-городскому: с простынями, пододеяльниками, наволочками. У противоположной стены, прямо по полу, груда яблок — горькие дички, но с таким чудесным и сильным ароматом, что нам снились яблочные сны. Хорошо было у деда Рогова в Заручье.

Эта поездка имела примечательное и неожиданное продолжение.

Через некоторое время я получил письмо от Рогова с предложением берлоги. Мы собрали сколько могли денег, но было недостаточно — не знали, что делать. Узнав об этом, мой дальний родственник, Владимир Щербинский, юрист по профессии, позвонил мне, сказал: «Братцы, не горюйте — у меня есть клиент, сенновский торговец свечами Квадратов. Он умница, понял, что нэп недолговечен, кинулся в охоту: скупает все берлоги, где только может. Рогов ответил ему, что продана. Так это, наверно, вам. Я поговорил с Квадратовым, а он — со своим другом Смирновым, тоже купцом. Они согласны заплатить сколько надо и приглашают вас».