Сумерки в полдень

— Но в политике-то вы, наверно, разбираетесь? Я не встречал русского, который не разбирался бы в политике.

— Вы думаете, что тут — политика?

— Конечно! — воскликнул сосед с явным осуждением в голосе. Он говорил по-русски слишком правильно, чтобы быть русским, и Антон почти сразу признал в нем немца. — Конечно, политика…

— Пиво и политика, — проговорил Антон с прежней сухостью. — Какая связь?

— У русских все имеет связь, — объявил сосед тоном знатока. — Когда они дружат с кем-либо, то показывают везде и во всем, что дружат, а уж если начали враждовать, то везде и во всем показывают, что враждуют.

Высокомерный тон немца вызвал у Антона желание отчитать его, но он вовремя вспомнил совет, который дали ему перед отъездом опытные люди: умей сдерживать себя, что бы тебе ни говорили, потому что для работника за рубежом главное — выдержка, выдержка и еще раз выдержка. Отвернувшись от неприятного соседа, он улыбнулся Хэмпсону.

— Вы были в Берлине во время майского кризиса? — спросил Антон, не желая продолжать спор с немцем.

— Да, был, — с готовностью подтвердил англичанин.

— Что там тогда произошло?

На лбу Хэмпсона появилась глубокая поперечная морщина: он то ли вспоминал, то ли подбирал нужные русские слова.

— О, это было настоящая война, — проговорил он наконец, но тут же поправился: — Нет, как перед началам настоящей война. Германски дивизии… восемь, десять, двенадцать… двигались через Саксонию к чехословацки граница, и в Берлин ждали, что эти войска пересекут граница двадцатого мая и оккупируют Чехословакия. Но Прага приказал сделать свои войска вдоль граница мобильный, и по всей стране началась генеральная мобилизация. И германски дивизии были остановлены приказом из Берлин стоять на месте и не двигаться к чехословацки граница.

— В Берлине испугались Чехословакии?

Сосед с квадратными плечами, услышав вопрос Антона, фыркнул в бокал, который держал у своих губ, и опустил его на стол так резко, что расплескал пиво.

— Испугались, — проворчал он презрительно и чертыхнулся, стряхивая пиво с толстых пальцев. Он взял солонку, посыпал мокрое пятно солью, вытер пальцы салфеткой — порядок прежде всего! — и повторил: — Испугались…

— Да, конечно, они были напуганы, — подтвердил англичанин.

— Ну, уж чехов-то мы никогда не боялись, — сказал немец с откровенным презрением. — Кого-кого, только не чехов…

— Кого же тогда испугались в Берлине? — спросил Антон, поворачиваясь к нему: теперь уже было ясно, что перед ним скорее всего не просто немец, а фашист. Антон даже почувствовал холодок под сердцем: он впервые видел живого фашиста, сидел с ним за одним столом!

— На Германию ополчилась почти вся Европа, — проговорил тот. — Ее готовы были растерзать на части.

— Кто же это готов был растерзать Германию на части?

— Как кто? — воскликнул сосед. — Франция приготовилась нанести нам удар в спину, как только наши войска двинутся на Чехословакию. Русские подтянули свои войска к западной границе, а их самолеты уже появились или должны были с часу на час появиться на чехословацких аэродромах. И Англия предъявила ультиматум…

— О нет! — быстро возразил Хэмпсон и даже поднял руку, чтобы остановить немца. — О нет, мы не давали никакой ультиматум. Я это знаю… я это знаю точно…

— В наших газетах…

— Я знаю, что было в ваш газеты, — перебил немца Хэмпсон, — ваш газеты публиковали неправда. Сэр Невиль ездил к мистер Риббентроп два раза в один день и говорил с ним очень вежливо, потому что сэр Невиль очень вежливый и бриллиантный дипломат, он знает, как себя вести. Он только сказал Риббентроп, что если Франция будет воевать за Чехословакия, то Британия будет воевать за Франция. Сэр Невиль говорил очень вежливо, очень… Это Риббентроп кричал на него, топал ногами и кричал, что Германия не боится война, что Германия готова воевать, как в тысяча девятьсот четырнадцатый год… Он так кричал, что сэр Невиль ушел с больной голова и сердце — он давно больной, сэр Невиль, — и он приехал в посольство совсем с низкой дух и сказал: «Этот торговец зектом — так немцы зовут свой плохой шампански — совсем не имеет манер и ведет себя и кричит не как джентльмен». И он послал в Лондон телеграмм, что не хочет встречать больше этот Риббентроп.

Немец смотрел на молодых людей с откровенной насмешкой: его потешали как старания англичанина выгородить свое правительство, так и сочувственное внимание русского, который одобрительно наклонял голову и беззвучно шептал, поправляя варварски плохой язык рассказчика.

— Не знаю, что сообщал Лондону ваш сэр Невиль, — сказал немец пренебрежительно, — но знаю, что ультиматум был. И чтобы подкрепить его, ваш посол заказал специальный поезд для отправки всех английских семей домой на случай войны. А вслед за ним такой же поезд готов был заказать и французский посол. Люди стали думать, что война начнется через день или два, и в Берлине началась паника.

Антон, слышавший об этом поезде от Пятова, тогда же напомнил другу, что английский посол лишь повторил шестьдесят лет спустя трюк старого хитреца Дизраэли, который тоже заказывал специальный поезд, чтобы припугнуть своим отъездом партнеров по переговорам на Берлинском конгрессе 1878 года. Тогда этот трюк подействовал, и «Шейлок» — так называли английского премьера его противники — добился своего, заставив русских пойти па уступки.

— Сэр Невиль не делал никакой ультиматум! — горячо возразил Хэмпсон. — И никакой поезд тоже не был!

— Ну как же не было поезда, когда я сам видел, как все английское посольство явилось на вокзал, чтобы проводить уезжающих, — укоризненно проговорил немец и показал толстыми пальцами на свои глаза. — Сам видел вот этими глазами!..

— Весь британски посольство был на вокзал не для этого, — возразил Хэмпсон, начиная волноваться. — Совсем не для этого…

— Ну а для чего же?

— Этот день уезжал домой, на родина, морской атташе Траубридж, — торопливо заговорил Хэмпсон, — и одна семья просила миссис Траубридж взять домой их дети. Поезд был полон доверху, и люди на железной дорога сказали, что можно взять еще один вагон, и наш посольство должен будет платить за все места в этом вагон. Наш посольство взял вагон и спросил другие семьи: кто желает послать детей домой? Потому что зачем платить за пустой вагон? И другие семьи тоже захотел послать детей домой, на родина, и потому почти все британски посольство приехал на вокзал, чтоб сказать своим детям гуд-бай. А что в Берлин паника стал — это не наш вина. Само германски правительство так много кричал о чехословацки опасность, что не только берлински жители, но и министры стали напуганы. Сэр Невиль очень смеялся, когда говорил, как пугался сам Геринг, который любит кричать, что сделает порошком Прага, и Лондон, и Париж, и Москва. Геринг забыл, что тот вечер будут разрушать динамитом старый отель, который мешал большой улица. И когда раздался бум-бум-бах! — это слышали все, — Геринг думал, что чехословацки авиация стала бросать бомбы на Берлин. Он бежал с постель на лестница и кричал во весь глотка: «Эти проклятые чехи начали войну! Начали войну!» И он бежал, чтоб прятаться свой приватный бомбоубежищ, но его остановил старик камердинер и сказал, то это не чехи, а старый отель.

Антон расхохотался, представив себе жирного Геринга, который бежал к убежищу в ночной рубашке: охотники до угроз чаще всего сами бывают трусоваты.

Немец промолчал. Он расплатился за пиво, вылез из-за стола, надменно кивнул соседям и вышел из вагона-ресторана.

После его ухода Антон и его сосед-англичанин почувствовали себя легче и свободнее, словно немец сковывал их взглядом своих холодных светлых глаз. Обменявшись с Антоном несколькими фразами по-английски, Хэмпсон предложил, чтобы каждый из них говорил на родном языке: ведь они понимают друг друга достаточно хорошо, а ограниченное знание языка делает ограниченным и человека. И весь ужин они оживленно разговаривали каждый на своем языке, и лишь изредка Антон бросал английские фразы, когда был уверен в точности их значения и правильности произношения.