Осенним днем в парке

— Нет, не как псих! — крикнула Анюта. — Просто вы дошли до точки, это бывает с каждым искренним человеком, и перестаньте себя казнить. Во всей сцене на стадионе вы выглядите самым благородным…

— Бездоказательно, — покачал головой Виктор. — Бездоказательно, но хотелось бы вам верить…

— Ну и не верьте, ну вас, — грубо сказала Анюта. Она залезла на верхнюю полку, притихла. То ли заснула, то ли просто молчала.

Маргарита Ивановна тоже вскоре умолкла. Устала.

И опять Виктор остался один.

А поезд все приближался и приближался к Москве.

И невольно он подумал о том, как проезжал когда-то через Москву, бывшую всегда его родным городом, и как дал себе слово возвратиться туда, когда чего-нибудь добьется, когда вернет хоть что-то из того, что было им завоевано и трагически утеряно.

Что же ему делать, пока он будет ждать поезда? Снова, что ли, пройтись по адресам, как ходил тогда? Смешно. Он ведь был так близок к реваншу, к тому, чтобы его вспомнили. Нет, не из тщеславия, вернее, не из пустого тщеславия. Теперь-то он верил в себя как в тренера, верил в свою систему, которую выработал и выстрадал.

Он старался не думать об Алле, но все равно вспоминал. Он разъярял себя, вызывая в воображении облик ее матери, блеск в ее ледяных глазах, серых, блестящих, холодных глазах. Да, эта женщина умеет идти прямо к цели. Без колебаний, без сомнений. Ну что ж, она желает добра дочери. Не погубил бы только переезд Аллу. Она еще так не тверда, не стабильна в своих успехах. Так не закалена в борьбе. Жалко, жалко отдавать ее другому тренеру, как жаль художнику, когда погибает лучший эскиз, или изобретателю, если потеряются рабочие чертежи. И он снова погружался в свои мысли, как будто мял и месил глину. Что впереди? Как жить? Попадется ли еще такой талантливый ученик или ученица? Кто знает! Или так будет всегда: он, скромный, провинциальный тренер в клетчатой ковбойке, будет отдавать свою душу, а как забрезжит удача, ученика заберут в более верные руки? Но кто сказал, что его руки не верные?

Виктор вывернул ладони и долго смотрел на них, словно искал, сохранились ли линии, по которым ему когда-то цыганка нагадала большой успех в жизни.

— Виктор Сергеевич, мне пришла в голову идея — просить вашей руки и сердца, — вдруг сказала Анюта, свесившись с верхней полки.

Виктор, недоумевая, поднял на нее глаза.

— Я хочу просить вашей руки и сердца, — упрямо сказала она, но побледнела. — Вы хороший человек, и я сочту для себя честью, если вы примете мое предложение…

Виктор все так же недоумевающе смотрел на нее.

— Анюта, вы сошли с ума, — насилу выговорила Маргарита Ивановна. — Все имеет предел… Я вам запрещаю, наконец…

— Ах, оставьте! — Анюта спрыгнула вниз. — Оставьте… У меня нет времени на то, чтобы соблюсти правила приличия, мы приезжаем скоро…

— Да перестаньте же играть человеком, это бессовестно! — закричала Маргарита Ивановна.

Но Анюта сказала тихо:

— Я не играю. А впрочем… — Она вся потухла. — Извините меня, Виктор Сергеевич, я действительно слишком много себе позволила… — И опять не то играя, не то всерьез она прибавила: — Но дружбу, дружбу я могу вам предложить? А, Маргарита Ивановна, как вы считаете, с точки зрения приличия и морали могу я, кандидат наук, разведенная, несудимая, предложить дружбу транзитному пассажиру, встреченному в поезде город Н — Москва?

Она находилась в такой степени взволнованности, что Маргарита Ивановна испугалась. Забормотала:

— Не думала, что глоточек коньяку так на вас подействует, Анюта. Правда, коньяк бесит, я слышала про это.

— Ах, при чем здесь коньяк? — уже рассердилась Анюта. — Просто сказала правду. Но вы действительно извините меня, Виктор Сергеевич, за глупую шутку…

— Почему же «извините»? Я очень благодарен за ваше отношение, я… — Он взял Анюту за руку, притянул к себе ее ладонь и поцеловал. Потом точно так же поцеловал руку Маргарите Ивановне. — И вам большое спасибо. Как теперь говорят, большое мерси.

— Вам остается только сказать, — скривила рот сердитой ухмылкой Анюта, — что вы оценили мое остроумие.

— Я оценил вашу душу, — признался Виктор. — Я… — И выскочил в коридор.

— Ну, рада? Доигралась? — накинулась на Анюту Маргарита Ивановна.

— Рада.

— Дошутилась?

— Я не шутила, увы. Хотя мне и надо теперь делать вид, что я шутила.

— Но что ты в нем нашла? Совершенно необразованный человек.

Анюта молчала.

— Ладно, надо вздремнуть, — наконец с усилием выговорила она. — Вы, кажется, правы, я сошла с ума…

Опять залезла на свою полку и притихла, а когда стали подъезжать к Москве, спустилась с красными, заплаканными глазами. На Виктора не смотрела, стала снимать чемоданы, помогать Маргарите Ивановне собираться.

— Боже мой, я и предположить не могла, что ты такая дура, Анюта, такая баба! — сердилась Маргарита Ивановна, собирая свои разбросанные вещи и искоса поглядывая на Виктора, стоявшего в коридоре у окна. — Ну с чего ты так раскисла?

Но Анюта ответила утомленно:

— Вовсе я не дура. Если хотите знать, может, это был бы мой самый мудрый поступок в жизни — уцепиться вот за такого славного человека, народить, пока не окончательно поздно, кучу детей и жить не лукавя, не заигрывая с наукой, в которой, вы это сами отлично знаете, я все равно не скажу своего оригинального слова…

— Кто знает, кто знает… — бормотала Маргарита Ивановна. — Даю голову на отсечение, что через три дня твое безумие пройдет…

— Тем хуже.

Больше они не говорили об этом, как будто напрочь забыли выходку Анюты. И Виктор забыл. И сама Анюта забыла. Все молчали. Только когда уже замелькали за окнами московские дома вперемежку с какими-то виадуками, старыми сараями и зелеными, вымытыми недавним дождем деревьями, а радио грянуло во весь голос бодрую песню, Маргарита Ивановна сказала Виктору:

— А все-таки если вы не захотите вернуться на прежнюю работу, де поладите с ними, то имейте в виду… в нашем институте весьма и весьма солидная кафедра физкультуры. Мое слово в нашем институте как-никак имеет вес.

— Спасибо, — вежливо, но холодно поблагодарил Виктор. — Но думаю, не придется… Все-таки кое-какой авторитет я нажил… с голоду не пропаду…

Надо же — он захотел навестить Тоню. Кое-что о ней он знал. Удивился в свое время и порадовался, что она тоже работает в детской теннисной школе. Все хотел написать письмо, поделиться тем, до чего дошел сам, узнать, как у них в столице. Да так и не собрался. И писать он не умел, и боялся, что муж будет недоволен, спросит, с какой стати чужой парень пишет письма. Все-таки, когда он был у них, муж не очень-то ему обрадовался.

Все совпало. Опять он пришел днем и застал Тоню за стиркой. На этот раз она стирала дома.

Тоня жизнерадостно захохотала: как же он так точно подгадал, может, в замочную скважину подглядел, чем она тут занимается?

— Это замечательно, это чудно, что ты пришел, Виктор…

Он уже не сказал Тоне, какие у нее белые зубы. Хотя зубы были еще белые. Тоня раздалась в плечах, в груди, в бедрах. И походка чуть-чуть отяжелела. А раньше всегда казалось, что она не идет, а летит.

— Ну, милый мой, — Тоня перехватила его взгляд, — у меня ведь большие дети.

Виктор и детей увидел, девочка даже вспомнила его, но делала вид, что занята уроками, а мальчик, симпатичный толстячок, радостно уцепился за его руку и раскачивался, смотрел в глаза. Потом и девочка размякла.

— Вы, липучки, — сказала Тоня, — оставьте гостя в покое.

И снова, как тогда, Тоня хотела накормить его и забывала, об этом, увлеченная разговором. Ей нужно было отвести душу. Она уходила с тренерской работы, подыскала место в комитете по спорту. Почему бросает школу? Удобнее с транспортом, часы работы подходящие, условия лучше. Ведь ей не с кем оставлять детей, бабушка окончательно забастовала.

— Ты помнишь, как мама таскалась за мной на стадион, вот так, бедняжка, пасет теперь Иру. Левка, правда, в детском саду, но то карантин, то сам болеет… Я устала рваться на части…