Лапти

— Я, товарищи с вами добром пришел поговорить. Никакой иной мысли у меня нет.

— И мы с тобой добром, — уже более уступчиво ответили ему.

Только рыжебородый, близоруко оглядев седелку, неприязненно усмехнулся:

— Знаем, каким добром.

А Петр Сергеевич молчал. Как бы считая такой разговор никчемным, он упорно тесал и старательно прилаживал дубовую спицу к ступице колеса. Лишь изредка пробегали по его обросшему серому лицу хитрые, понятные для мужиков усмешки.

Бурдин хорошо знал, что все зависит, конечно, не от этих мужиков, с которыми он говорит, и даже не от общества, а целиком от кучки главарей. В первую очередь от Петра Сергеевича. Поэтому, не ответив на злое замечание рыжебородого, он снова обратился к нему:

— Как же, хозяин?

Тот притворился, что вопрос к нему не относится, и продолжал усердно орудовать топором. Громче и настойчивее спросил Бурдин.

— Так ты все меня? — удивленно приподнял он голову.

— Кого же еще? Все зависит от тебя. Ты главный в этом обществе.

— Это без сумления, — вступился рыжебородый, кладя зачем-то седелку себе на плечо. — Он главный, да только таких главных что-то в совете не держат.

— А кого там держат? — обернулся к нему Бурдин.

— Кто супротив нас прет.

— Ну, дядя, у тебя, кажется, совсем ум за разум заехал, — хмуро бросил Бурдин.

Петр Сергеевич, втайне польщенный, что не к кому-нибудь, а именно к нему пришел Бурдин, на всякий случай все же решил прекратить разговор. Глубоко вонзив острый топор в чурбак и оглядев мужиков, он, как будто те и без него не знали, зачем пришел Бурдин, — спросил их громко, сердито, как на сходке:

— Граждане! Артельный председатель на вальки лесу просит. Как, граждане, отпустим аль воздержимся?

— Воздержимся, — дружно ответили мужики. — Самим лесу не хватает.

— Дело ваше, граждане!

Потом к Бурдину не то серьезно, не то насмешливо:

— Народ у нас — черт — упорный. Вишь, «воздержимся» кричат.

— Я прошу созвать сегодня же общее собрание ваших граждан, — предложил Бурдин.

— Этого как раз и не могу, — чуть слышно проговорил Петр Сергеевич.

— Почему?

— Права не имею. Был исполнителем, созывал, а теперь граждане избрали другого. Пущай тот и заботится.

— А где он? Далеко отсюда?

— Не-ет, недалеко-о, — насмешливо протянул Петр Сергеевич. — Рядом вон стоит, и седелка на плече.

С изумлением, чуть отступя, посмотрел Бурдин на рыжебородого исполнителя. А тот отвернулся и, не дожидаясь, что скажет ему Бурдин, безнадежным голосом предупредил:

— Народ на собранье теперь где-е… И думать нечего.

— Почему?

— К севу мужик торопится. Время зря на пустое тратить не будет.

После такого ответа даже хладнокровный Бурдин не выдержал. Помолчав немного, он тихо, словно про себя, заметил:

— Видно, если так, придется послать в лес колхозников с топорами.

На это исполнитель, сняв седелку с плеча, глухо ответил:

— И будет побоище несусветное.

— Хорошо, — отвернулся Бурдин, — хорошо. На этом и разговору конец. Говорил добром.

— А прикончил топором? — добавил молодой парень и засмеялся.

Бурдин повернулся, чтобы уйти, но его за руку крепко взял старик, который стоял рядом с ним и все время молчал. Старик этот — отец Петра Сергеевича, тоже главарь второго общества, но только «бывший». Глаза у него трахомные, веки полувывороченные, — смотреть противно, — и весь-то сухой да сгорбленный, как доска, иссохшая на солнце.

— Золотой мой, погодь, — крикливо, но ласково начал он. — Бают наши мужики, быдто лес ты хошь отбить у нас, а? Да как же отбить-то его хошь, коли он наша собственность? Нет, ты погодь, молодой человек, уважь, поговори с дураком-стариком, не погнушайся. Ведь нам этот лес барин, царство ему небесное, — быстро перекрестился старик, — в своем смертном завещании отдарил на веки вечно, навсегда. Он, лес-то этот, жертвенный. И мы караулим его всем обчеством вот уж сколько годов подряд. Двух караульщиков содержим… Платим мы им жалованье аль нет? — вдруг ни с того ни с сего сердито вскрикнул он на мужиков и повелительно топнул ногой.

— Платим! — как по команде, ответили мужики.

— Вот слышишь, голубь, пла-атим, — опять ласково, с довольной улыбкой продолжал он. — Одну убытку от лесу мы терпим. Убытку и от поминок. Бесперечь каждый год по упокойнику панафиды. За упокой его души, царство ему небесное, — опять перекрестился и даже дрогнул голосом старик, — молимся. Хороший был барин и… тоже убытку от панафид терпим. Терпим мы убытку аль нет? — снова визгливо вскрикнул он и опять топнул ногой.

— Терпим! — еще дружнее ответили мужики.

— Те-е-ерпи-им, — заулыбался старик, радуясь тому, что власть его еще чувствуется. — А могем аль не могем мы изменить слову завещания барина? — уже вытаращил он и без того страшные глаза на мужиков.

— Не могем! — вскрикнули мужики, в том числе и Петр Сергеевич.

— Вот видишь, золотой, не моге-е-ом, — протянул старик и слегка отстранил Бурдина. — Теперь ты иди, родной, и спасибо, что поговорил со мной, стариком-дураком.

«Старая собака», — мысленно обругал Бурдин старика и пошел.

Вспомнилась Бурдину Петькина «информация» о втором обществе. Невольно пришел к убеждению, что это общество действительно является государством в государстве.

«Лес у них непременно надо отобрать».

Однако лесу достать больше негде. А время не терпит.

Поговорив с Сотиным, Бурдин решил поехать с ним в соседний колхоз имени Горького — в Оборкино.

Колхоз там был исключительно бедняцкий. На сто пятьдесят домохозяев всего насчитывалось сорок три лошади, да и то плохих, заморенных. При таком количестве лошадей засеять яровые не удастся.

Бурдин и Сотин приехали к ним как раз, когда они проводили общее собрание. Председатель держал печальную речь:

— Машинно-тракторная станция в тракторах отказала! Часть тракторов забронирована колхозами поднимать целины. Колхозу «Максим Горький» грозит провал сева. Надеяться нужно только на свою тягловую силу, а ее никак не хватает.

Колхозники уныло повесили головы. Бурдин вспомнил: точь-в-точь такое же хмурое настроение было и у них вчера, когда говорили о вальках. Он отвел в сторону растерявшегося председателя и объявил, зачем приехали к ним.

— У вас полбеды, — ответил оборкинский председатель.

— Дай-ка мне словечко.

Бурдин объяснил собранию цель своего приезда и обещал уплатить любую сумму, если они согласны выручить.

— А дубочков у вас, товарищи, возле дворов и мазанок много валяется. Мы, когда ехали селом, видели. У вас лес местного значения, у нас голое поле. У вас лесом печи топят, у нас навильника не из чего сделать.

— Как, — спросил председатель колхоза собрание, — поможем соседям?

— Почему не выручить? — как будто обрадовавшись тому, что не у них одних беда, дружно крикнули оборкинские. — Небось хоть и дальняя, а, гляди, родня — колхозники.

Слово взял молодой парень в зеленой, изрядно поношенной гимнастерке. Поправил съехавший ремень и звонко — видать, привычно — завел:

— Не прочь мы соседей выручить. Их нужда — наша нужда. Только такое у меня мнение, — зачем нам деньги? Давайте-ка лучше вот что: мы им поможем, а они нам. Слух есть, лошадей у них достаток. Не найдут ли для нас сколько-нибудь? Не доверят ли их нам на сев? А лучше, ежели сами они возьмутся засеять нам несколько гектаров. А деньги зачем?

— Зачем деньги! — поддержало собрание.

— Слышали? — с тревогой и надеждой в голосе спросил оборкинский председатель Бурдина.

— Что наш полевод скажет, — ответил Бурдин и указал на Сотина.

А тот подумал, прикинул что-то, поколебался, но, вспомнив про вальки, тихо ответил:

— Коль найдутся у них свои хомуты, пар десять лошадей вместе с плугами можем выставить.

— Товарищи! — радостно крикнул оборкинский председатель собранию. — Они могут дать десять пар с плугами, только чтобы хомуты были наши.

— Разыщем хомуты.