Пленник волчьей стаи

Кутувье посмеивался над морозом и мурлы­кал хвастливую песню. А что? И похвалиться можно: оле­ни, зайцы и куропатки никому не расскажут.

Вот какую песню он пел:

Звон колокольчиков сопровождал нехитрую песню Кутувье, и звон был слышен далеко-далеко в продрогшей тундре.

На небе давно уже улыбался молодой месяц в окружении красавиц звездочек. Кутувье посмотрел на него, потом на горизонт.

— К утру ветер прилетит, — сообщил он новость олешкам и легонько толкнул хореем [13] белого в крестец. — Совсем лентяем стал, зажирел.

Олень боязливо покосился на хозяина и слегка прибавил шаг, увлекая второго, палевого. «Динь-динь-динь», — неслось по тундре.

— Ещё немного проеду и чаевать пора. Спать надо, — пробурчал Кутувье.

Вот и гора Медведь.

— Надо почаевать, — сказал Кутувье и притормозил ход оленей. Он снял алыки [14] и пустил животных пастись. Потом вынул из деревянных ножен, обшитых лахтачьей золотисто-желтоватой шкурой, пареньский нож, разгреб бугор, освободив кедрач от зимнего покрывала, нарубил веток и ловко настрогал стружек-завитушек. Вскоре в неглубокой снежной лунке затрепетали язычки огня, и густой белый дымок столбиком потянулся к небу, мигавшему старику звездочками-серебринками. Среди замерзшей от мороза тундры разгорелся костерик. Кутувье набил чайник снегом и пристроил его на огне. Потом вынул из походной сумки вяленое мясо, железную коробочку с чаем и присел возле костра. Как завороженный, смотрел он на пляску огня, и понемногу думы его унеслись в далекие молодые и счастливые годы. В последнее время он все чаще вспоминал себя молодым. «Видно, скоро к «верхним людям» уйду», — вздыхал он. Но стоило ему присесть возле костра после дежурства в стаде, как снова неудержимо погружался в реку Времени. Ему было приятно плыть по этой волшебной реке. Чаще всего вспоминал, как встретил однажды в чужом стойбище круглолицую красивую девушку Нутенаут, дочь пастуха Милюта. Он потерял покой и сон и успокоился только тогда, когда Нутенаут перешла в его ярангу. Он отдал отцу её большой выкуп — десять оленей, жирных, молодых. Да, тогда ему пришлось взять в долг у богача Мулювье десять оленей и потом два года отрабатывать за них. Но он, Кутувье, не жалел: дочь Милюта оказалась хорошей женой. Нутенаут родила ему троих сыновей и одну дочку — и всех сохранила. О, вырастить четверых детей в тундре очень трудно — столько болезней подстерегает зимой и летом! Спасибо шаману Котгиргину. Когда дети болели, шаман выгонял из них злых духов ударами бубна и разными травами. О, Котгиргин знает силу каждой травы. Шаман многих младенцев их рода спас от смерти. Сыновья, как подошло время, разбрелись по тундре, свили свои гнезда, и теперь у Кутувье есть родные чумы в Ачайваяме, в Риккиниках, в Пахачах.

А дочь осталась в родном стойбище. Ее взял в жены бедный пастух Вуквутагин. Кутувье отдал дочь дешево — всего за пять оленей. Отдал бы ее и совеем даром, потому что Вуквутагин был сильным и справедливым парнем, но обычай есть обычай. А как они радовались со старухой, когда дочь родила сразу двух внуков!..

Крышка чайника весело затренькала. Старик бросил драгоценную щепоть чая в бурлившую воду и тут услышал испуганное фырчанье оленей. Кутувье привстал, силясь рассмотреть того, кто вспугнул животных. «Наверное, пакостница кэпэй [15] пришла», — подумал Кутувье. Но тут он разглядел, что олени, испуганно храпя, бросились в темноту. Сердце у старика замерло. Он потянулся к старенькому ружью, что было привязано к аргизам вместе с мешком, в котором он вез гостинцы. Вдруг страх сковал его тело: он увидел светящиеся глаза-огоньки. Огоньки словно плясали и неумолимо приближались к нему.

Зашипел, запарил почти догоревший костерок — это завалился набок чайник, уже еле державшийся на углях. И без того чуть не умерший от страха старик совсем закоченел от ужаса: огонь был его единственной надеждой на спасение. Кутувье закрыл глаза и тут услышал протяжный вой, похожий на плач. Старик упал на колени и увидел их!

Подняв морды к звездному небу, волки пели свою жуткую песню. Оборвав ее, они ткнулись мордами в снег и, вытянув шеи, чуть приблизились к застывшему в ужасе старику. Но они не бросились на него. Словно по команде, волки снова задрали морды и завыли, а кончив, еще приблизились, сужая круг. И опять они ткнулись мордами а снег, и опять к далекому черному небу понеслась их печальная страшная песня. Душа Кутувье прощалась с телом. Однако он был еще жив, потому что видел мерцавшие зеленоватыми огоньками глаза волков, видел, что звери почти ползком приближались к нему. Потом волки завыли снова, все так же жутко, протяжно, словно оплакивали его уход к «верхним людям»… Но Кутувье больше не слышал плача стаи, он оглох, превратился в камень — разум его помутился…

Сколько он находился в беспамятстве, не помнил. Когда очнулся, то никак не мог поверить, что жив, что не в «верхней тундре». «А может, «верхняя тундра» такая же, как на земле Кутха? [16] Но шаманы говорят, что в «верхней тундре» звезды близко, а здесь они все так же далеко…» Боясь пошевелиться, старик покосился на то место, где только что сидел большой страшный волк, который подошел совсем близко. Кутузье помнил, что, уже проваливаясь куда-то в темноту, вдруг почувствовал, как лицо обдало горячим дыханием зверя. Вот и след, но самого волка не было. Кутувье оглянулся. Никого. Тихо. Так тихо, что слышен шорох звезд. Тогда он покосился на то место, где горел костер. Крохотный уголек, будто волчий глаз, светился в снегу. «Неужели я все еще на земле предков?» — опять удивился старик. Хотел пошевелиться, но побоялся. Ждал, что вот-вот снова услышит страшную песню волков и острые белые зубы вцепятся ему в горло. Но тундра не отозвалась ни единым звуком. Затаив дыхание, Кутувье пошевелил рукой, потянулся к ножу. Нащупав холодную рукоятку, старик немного осмелел, приподнялся. Нет, волков рядом не было! «Почему они меня не разорвали?» — удивился Кутувье и робко ощупал себя» Значит, он еще живой и стоит на той земле, где родился?! Значит, волки пощадили его! Почему? Ведь он слышал их песню смерти, видел их, как видит сейчас аргизы. «Ой-е! А может, это не волки обнюхивали меня, а кала?! [17] От страха и холода лицо его закоченело.

Живой хочет жить. Старик рванулся к аргизам, обрезал ремень, которым было привязано ружье, схватил его и озираясь по сторонам, шагнул к кедрачу. Он разгреб снег и нарезал много пушистых, упругих пахучих веток. В безмолвной, призрачной от белого снега тундре вскоре весело загорелся, затрещал большой костер.

До рассвета горел огонь Кутувье, и только когда в белесом небе растаяли звезды, старик взвалил мешок на спину, встал на лыжи и поспешил к стойбищу. Чайник он привязал к ремню, рядом с ножом. Без чая, однако, зимой далеко не уйдешь.