Том 2. Брат океана. Живая вода

— Теперь давайте знакомиться. Вы, значит, ХОСОЗ, а мы из конного завода.

Управляющая делами станции направила их в сад, к старшему научному сотруднику Анатолию Семеновичу Дробину.

— Там увидите. Он очень приметный, — сказала она. — Узнаете сразу.

Домна Борисовна и Степан Прокофьевич ушли в сад. Тохпан остался чинить «ракету», как называл он свою машину.

Шли по дороге, надвое рассекавшей сад. Справа в шахматном порядке стояли яблони, слева — ряды вишен, смородины, крыжовника, малины, ежевики. Иногда встречались одинокие дубки, липы и какие-то незнакомые деревья.

Был конец апреля. Сад только что начал распускаться. Недавно выбравшиеся из почек листья еще не успели расправиться, позеленеть и были пронизаны нежной желтизной.

— Сад, настоящий сад! — твердил Степан Прокофьевич, оглядывая его и не видя ему края.

Домна Борисовна вторила:

— Замечательный. Здесь такой — даже не верится.

По саду время от времени медленно проплывал ласковый ветер, обдавая то запахом черной смородины, особенно душистой в эту пору, то ароматом бальзамических тополей.

И на дороге и по сторонам было немало всяких людей: одни окапывали яблони и кусты, другие что-то высаживали, иные с лопатами, цапками и граблями куда-то спешили.

Вот повстречалась еще группа рабочих. Среди них стоял такой крупный седой бородатый старик, что все кругом, и сами не маленькие, казались подростками. В руках у него была высокая и толстая, как посох, бугорчатая темная палка, которой он чертил на пыльной дороге и объяснял чертеж рабочим.

«Он», — решил Лутонин и сказал:

— Здравствуйте, Анатолий Семенович!

— Здравствуйте! — старик ничуть не удивился, что его узнали. — С кем имею дело? Чем могу служить?

— Покажите вашу станцию.

— Что именно? Станция большая.

— Всю. И расскажите, как это у вас тут, — Лутонин покивал головой на тополя, яблони, — как все это получилось. Расскажите с самого начала.

— Потрудись, друг, найди Ивана Титыча и скажи, чтобы взял лошадь и подъехал в сад, к дежурке, — попросил одного из рабочих Анатолий Семенович.

— Будет сделано, — и он быстро зашагал в поселок.

— Покажите от самого Адама! — еще раз попросил Лутонин.

— Можно и от Адама, наш Адам близко.

Вышли на окраину сада. Он был огражден рядами высоких тополей и кленов. За деревьями — голубовато-тусклые, с короткой щетинистой травой, будто остриженные под машинку, холмы, котловины, увалы, курганы; качаясь как пьяные, бродят пыльные вихри, саженными прыжками мчатся перекати-поле. Знакомая картина.

— Вот наш Адам, — сказал Анатолий Семенович. — Пятнадцать лет назад это же было и на месте станции.

Деревья, ограждающие сад, стояли двумя полосами, меж которых тянулся канал, полный бегущей воды. Анатолий Семенович предложил пройтись по степному берегу канала. Здесь, у внешней — ветроударной — стороны лесного ряда, немилосердно крутило; не зная, куда деваться, ветер бешено набрасывался на деревья, выл, хлопал, налетал вихрем на вихрь, хватал путников крепкой медвежьей обнимкой, то не пускал вперед, то, наоборот, так свирепо толкал в спину, что невозможно было остановиться.

— Какой вредный… — сказал Лутонин, хватая на лету сорванную с головы фуражку.

— К сожалению, многие еще не знают, какой вредный. — Анатолий Семенович взял Лутонина и Домну Борисовну под руки: так было легче противостоять неожиданным и диким налетам вихрей. — Для многих это только неудобство: пыль лезет в глаза, в нос, хрустит на зубах. А на самом деле — бедствие. Каждый порыв ветра безвозвратно уносит толику мелкозема и влаги — расхищает плодородие наших почв.

На очередном шлюзе перебрались через канал обратно в сад, за полосу лесозащитных насаждений. Сад по-прежнему тихо, безмятежно поколыхивался, не ведая, что рядом с ним буря.

На вороном жеребце, запряженном в дрожки-бегунки, лихо подкатил коренастый пожилой человек с рыжевато-седыми длинными усами. Одет он был в брезентовый костюм и высокие резиновые сапоги.

— Рабочий сказал: вас трое. Я себе думаю: да я четвертый — коню хорошая нагрузка, и не взял кучера. Четверо управимся как-нибудь с одними вожжами. Первым кучерить начинаю я. — Он выпятил и без того внушительную грудь, раздвинул локти. — Каков кучер?

— Говоря откровенно, кучер из вас получился бы не хуже инженера: что грудь, что спина, что зык — самые кучерские. Промашку сделали. — Анатолий Семенович всем кивнул: — Знакомьтесь! Наш инженер по поливу Иван Титыч, главный хакасский водяной, безошибочный глаз — ватерпас. Не надо ему никаких нивелиров. Прищурится, посмотрит и пошел: «Веди арык за мной! Веди смело!» Сколько раз проверяли — ни на сантиметр не ошибся. Вся орошаемая Хакассия знает: как пошел Иван Титыч, так пойдет и вода. Он ее на гору завести может.

— Н-но… н-но… — заворчал смущенный Титыч.

— И заметьте, человек без всякого специального образования, на станцию поступил рабочим. Всего достиг здесь. Своим талантом.

— Однако довольно хвалить, — сказал Иван Титыч, окончательно сконфуженный; он и так был румян, а тут раскраснелся — вот кровь брызнет. — Должен поправить вас: я уже не главный водяной, а лапоть. Вот у меня помощник есть, хакас Миша Коков — парнишка двадцати лет… вот у него глазок… где нашим!

«Как же хороша, богата жизнь! Везде, в любом деле свои споры, соревнование, таланты и знаменитости», — подумала Домна Борисовна.

Все уселись на бегунки.

— Куда ехать? — спросил Дробина Иван Титыч.

— Предоставим выбор гостям.

На станции было разностороннее хозяйство: поля, огороды, парники, молочная ферма, птичник, пасека…

— На поля, — сказал Лутонин, и в памяти всплыли неоглядные однообразные массивы: черные, зеленые, в дымке цветения, спелые, сжатые, тучные, голодные, в радостном шуме работы, в белом саване снега. «Поля, поля! Нет другого, что так же волновало бы человеческое сердце, как вы, оплаканные и воспетые поля!»

Бегунки застучали колесами на мостике через оросительный канал. Этот стук вывел Лутонина из задумчивости.

— Приехали, — сказал Иван Титыч.

Здесь были совсем иные поля. Ленты молодого леса и оросительных каналов размежевали их на множество небольших участков. Одни из участков уже зеленели всходами, на других пахали, боронили, сеяли, поливали. Среди привычных машин были незнакомые, и делали они что-то непонятное. Станция, как учреждение опытное, разводила многие сорта пшеницы, овса, ячменя, кукурузы, сахарной свеклы, огурцов, помидоров. Сев был разный: поздний, средний, ранний, с поливом, без полива, по стерне… Лутонина особо интересовало, когда сеять колосовые и как охранять поля от выдувания и суховеев.

Анатолий Семенович сказал, что на поливных землях можно сеять до июня, успеет и вырасти и созреть: лето в Хакассии долгое, солнечное; на богаре сеять что ни раньше, то лучше, а для защиты от ветров надо сажать лес.

— А будет расти он без полива?

— Уже растет. Иван Титыч, поверните на богару!

Богарный участок лежит у границы Опытной станции. Дальше на сотню километров раскинулась совершенно нагая — без единого деревца — степь. По южной стороне участка, против особенно злых суховейных ветров, посажена лесная полоса.

Ехали вдоль опушки этой полосы.

— Что в степи невозможен лес — вреднейшее заблуждение, — говорил Анатолий Семенович, кивая на стройные ряды молодых сосен и берез. — Возьмем к примеру нашу Хакассию. Люди живут здесь тысячи лет и все время лес рубят, ломают, его вытаптывает скот, палят пожары. Никто не воткнул прутика, а только сводят, сводят… И все-таки он есть до сих пор. «Невозможен», — бессовестный, злостный поклеп на природу. Его «рубаки» выдумали, — старик вызывающе оглядел своих спутников: кто не согласен? Но здесь противников не было, и тогда, сжав кулаки, проговорил в пространство: — За тысячи лет раздели родную матушку до пупа.

Некоторое время он сидел молча, нахмуренный, грозный, неприступный. Потом сказал с удивившей всех после «грома» нежностью в лице и голосе: