Грозное лето

И вслух сказала нервически или с завистью — царица не поняла:

— Романтическая история есть у моей старшей медицинской сестры Надежды. Роман настоящий, безусловно.

Царица оживилась, белое от обильной помады и высокомерно-жест-кое от величия лицо ее улыбнулось, и даже глаза, как бы окаменевшие в надменности, слегка засветились и потеплели, и наконец она спросила, явно заинтригованная:

— Роман? У твоей старшей медицинской сестры? С раненым офицером каким-либо, конечно? Пикантная история. И с кем именно, любопытно?

— С Александром Дмитриевичем Протопоповым, — ответила Вырубова, как кулаком хватила по столу.

На лице царицы обозначилось великое изумление: крупный фабрикант и второе лицо в Думе — и медицинская сестра? Что между ними может быть общего?

И произнесла, не скрывая своего неодобрения:

— Бесподобно! Протопопов — и сестра милосердия! Можно ли вообразить большее легкомыслие для товарища председателя Думы? А Родзянко знает об этой истории?

— Полагаю, что нет.

— Представляю себе, как он разъярится, если до него дойдет. Вышвырнет такого своего «товарища» из Думы в двадцать четыре часа. Несчастный, неужели ему недостает девиц из своего круга?

Вырубова бесцеремонно заметила:

— Великому князю Мите вполне доставало девиц своего круга, однако же он влюбился в зеленоглазую красавицу Лилю и получил от нее пулю, потому что обманул.

Царице это не понравилось. Ведь вместе решили найти бедную семью, и облагодетельствовать ее, и посмотреть, будет ли она счастлива, имея деньги, или счастье не зависит от денег, как она, Аннет, утверждала. И она, Вырубова, сама нашла такую семью в Царском: бедную многодетную вдову из дворян, когда-то порвавшую с родителями и вышедшую замуж за актера, теперь уже покойного. И вместе избрали Митю, любившего все романтическое, вручить той семье поношенные царские вещи и три тысячи рублей, что юный великий князь, одевшись в студенческую форму, чтобы не быть узнанным, и сделал. И… влюбился в красавицу Лилю, дочь той женщины, оказавшейся больной чахоткой. Потом стал встречаться с ней, ездить в Петербург, развлекал свою любовь в ресторациях, а когда дело зашло слишком далеко и когда узнал, что отец Лили был еврей, бросил свою возлюбленную, так и не назвав себя, а выдавая за студента. Кончилось тем, что Лиля стреляла в него и ранила, была арестована и выслана из Царского Села, а мать была лишена всех троих маленьких детей, посажена в тюрьму и там умерла от болезни и горя.

— Но Митя-то сам просил полицмейстера удалить семью Лили из Царского потому, что выяснилось, что это была еврейская семья, и опасаясь, что вы можете узнать о его романе, а уж после ругался, что полицмейстер якобы «перестарался» и удалил Лилю именно в какой-то медвежий угол. Трус он, а не рыцарь, коль любимую женщину приказал выслать, и я так ему и сказала.

Царица не оборвала ее, так как давно привыкла к такому бесцеремонному поведению ее и вольностям, за которые любую другую фрейлину выставила бы за дверь. И с сожалением, со скорбью сказала:

— Ты это можешь. Ты все можешь, друг мой, даже более чем царица. Тебе бы следовало быть мужчиной, Аннет, честное слово.

Вырубова опустила глаза и обидчиво произнесла:

— Я всего лишь ревностно и преданно исполняю ваши желания, ваше величество, и служу вам, как рабыня, оберегая ваше имя от пакостников и пасквилянтов, о коих вы сказали. За это я и ненавистна всем вашим врагам, готовым утопить меня в стакане воды. Вот и приходится прибегать иногда к мужским приемам, чтобы защитить себя. Если бы вы знали, ваше величество, сколько разных субъектов рвется ко мне со всякими просьбами и заискивает ради того, чтобы я доложила вашему величеству об их домогательствах, и выпытывают, вынюхивают, как псы, не скажу ли я им чего-нибудь пикантного о дворцовой жизни, о монархах, о вашем расположении или неблагосклонности к тому или иному министру, сановнику, генералу, думскому деятелю! Ужас! Иного хочется просто в шею вытолкать, как этого гадкого «Побирушку» — Андронникова, но если их и выгонишь через дверь, они как клопы лезут через окно.

Царица одобрительно улыбнулась. Да, ее Аннет такая: может выпроводить любого и отвадить. Старый Фредерикс не раз восхищался ее мужской хваткой, а уж о том, что она умеет держать язык за зубами, царица и сама хорошо знала.

И сказала признательно:

— Не сердись, мой друг. Я все знаю. Ты любишь меня и даже во сне спасала меня, о чем я тебе говорила. За это я и полюбила тебя, как друга искреннего и неподкупно преданного.

Царица обратила внимание, что Вырубова рассердилась, и готова была сказать ей что-либо приятное, чтобы она не капризничала и не ушла под каким-либо предлогом, скорее всего — под предлогом, что у нее опять заболела нога — у Вырубовой был флебит, — но не нашла подходящих слов и сделала вид, что не знает, каким крестом следует вышивать: простым или двойным.

— Забыла, каким крестом лучше. Аня, а почему морковь стала дороже?

— Двойным, — ответила Вырубова и добавила: — А о моркови я ничего не знаю.

— А Протопопов действительно раскис перед твоей сестрой милосердия — казачкой? Не поразительно ли, как ты находишь?

И Вырубова незаметно вздохнула — наконец-то можно продолжить разговор о том, о чем ее просил Протопопов:

— Нет, ваше величество, Александр Дмитриевич имеет далеко идущие цели, а посещение моего лазарета и амуры с моей сестрой милосердия — это только предлог. Он довольно прозрачно намекнул, что, если бы он был на месте Маклакова, Гусева и на пушечный выстрел не смогла бы подойти к нашему другу — старцу Григорию.

И царица стала царицей: лицо ее тотчас же окаменело, глаза как бы остекленели, жесткие губы посинели и поджались, как будто их защемили замком. И сказала так, как если бы Протопопов метил на трон:

— Не слишком ли много захотел Александр Дмитриевич? Маклакова я бы убрала немедленно, ибо подведомственные ему чины именно и ответственны за это несчастье, однако… Однако Маклаков вольно или невольно, но не помешал петербургской черни бастовать и манифестировать во время посещения Петербурга Пуанкаре и тем позволил выразить протест русского народа против визита этого якобинца и подстрекателя войны против Германии, по коему плачет гильотина. За одно это я дала бы Маклакову Владимира с мечами.

И тут Вырубова пустила в дело главный козырь и сказала:

— Ваше величество, Маклаков не очень уважает Григория Ефимовича, а Александр Дмитриевич обожает его и любит.

Царица бросила на нее косой, пытливый взгляд и подумала: «Коварная, я сегодня же скажу Ники, чтобы он не слушал эту хитрую служку двух господ — мою фрейлину, а его обожательницу. И только ли обожательницу? Ведь я вижу, как она нервничает, когда долго не видит его. И, наглая, не скрывает этого: весь свой домик украсила его фотографиями, а Ники держит ее фотографию на своем столе. Боже, какой цепью ты связала меня, моя фрейлина! Мне даже страшно подумать, если ты расскажешь когда-либо царю обо всем».

И сказала властно и категорически:

— Аннет, идет война и государю нет необходимости ссориться сейчас с Думой. Но… назначить Протопопова министром — это скандал: Родзянко вновь начнет грозить отставкой с поста председателя Думы. А эта несчастная война настоятельно требует хотя бы внешней дружбы с этими разбойниками из собачьей свадьбы, — назвала она Думу словами старца и державно-властно повелела: — Я советую реже принимать посторонних в твоем лазарете.

— Но Протопопов — не посторонний, ваше величество, он наш друг, — гнула Вырубова свое и многозначительно продолжала: — Он тоже считает войну несчастной и говорит, что она России не нужна, гибельна и может вновь ввергнуть страну в революцию и анархию.

— Революции в России быть не может. Бунт и анархия могут быть. Наша чернь на это способна вполне. Если Протопопов это понимает и готов на самопожертвование во имя престола и отечества — это следует иметь в виду, когда явится возможность начать переговоры о мире с Германией. Однако сейчас еще рано об этом думать, — и подумала: «Пусть вся эта чернь в шинелях еще раз хорошенько умоется своей собственной кровью, так что и бунтовать уже не с чем будет, а потом можно и о мире подумать. Вилли тоже не хотел войны, но Ники уперся, как осел, и поддался домогательствам Сазонова и Янушкевича, а они всего только выполняли то, что им подсказывал Николаша, друг и союзник Пуанкаре, Жоффров и прочих, по коим плачет гильотина».