Белая тишина

На следующее утро еще затемно залаяли собаки в стойбище, и одна упряжка за другой выехали на проезжую дорогу.

— Кай! Кай! Тах! Тах! — неслось по стойбищу.

Заржала лошадь Полокто и поискала копытами. Из большого дома вдогонку ему промчались три стремительные упряжки, это выехали Улуска с Агоака, Калпе с Далдой, Дяпа с Исоака. Теперь уже никто в стойбище не удивлялся, что мужчины большого дома ездят к торговцам со своими женами.

Пиапон с Богданом и с зятем выехали на двух нартах. Когда они подъехали к лавке Салова, тут уже собрались все няргинцы, разожгли костер — грелись вокруг него. Приказчик спал, и никто не посмел разбудить его.

Богдан подошел к костру. Здесь были одни няргинские. «Охотники других стойбищ не знают еще», — подумал Богдан. Прошло еще немного времени, когда приказчик, наконец, открыл лавку.

Первыми приказчику сдавали пушнину самые старшие охотники, большинство из них привезли только белку и колонка.

— Колонок нынче соболя заменил, — смеялись они. Но смех их тут же оборвался, когда приказчик объявил, кто сколько получает за сданные шкурки. Цены на муку и крупу резко поднялись.

— Мука-с эта американская, понимаете, американская, — растолковывал приказчик, — везли ее, эту муку-с, из-за моря-океана-с. Далеко везли. Смотрите, какая мука-с, белая-пребелая. Ее везли из Николаевска на лошадях-с. Это тоже увеличило цену-с.

Охотники не слушали приказчика, большинство из них не понимало русского языка, их тревожило, что отдают они свою пушнину за бесценок. «Если у них вздорожала мука, то почему шкурки не вздорожали?» — спрашивали они друг у друга.

Полокто совсем растерялся, у него было так мало пушнины, что по его подсчетам едва хватит на пудовый мешок муки и полмешка крупы. «Сыновья хотели охотиться, надо было их отпустить в тайгу», — с поздним раскаянием терзал он себя.

Приказчик его встретил, как и раньше, вежливо, будто и не было между ними вчерашнего разговора, даже извинился, что не может пригласить на чай. Вежливость его на этом иссякла, в последний раз он улыбнулся, когда хмурый Полокто снимал с весов пудовый мешок американской муки.

Пиапон привез всю свою пушнину.

— О! Соболь! Давно-с не видел такого, — залюбовался приказчик одним из соболей. — Хорош, очень хорош, — хвалил он, будто позабыв о законе торговцев: при охотнике не расхваливать его пушнину. Приказчик высоко оценил соболя.

— Соболь вытянул, — говорили охотники, глядя, как Пиапон с зятем и Богданом выносили мешки муки, крупы. Пиапон купил пороху, дроби. Две нарты, на которых они приехали, были нагружены. Когда они прикрепляли ремнями мешки к нарте, к лавке подошла большая упряжка болонского торговца У. Он поздоровался и скорым шагом вошел в лавку. Вскоре оттуда вышел Калпе.

— Приказчик пошел с У водку пить, — сказал он.

К Малмыжу подъезжала упряжка, сильные собаки неслись издалека, шерсть на них заиндевела, глаза заросли инеем, но собаки бежали, не чуя под собой ног. Это был Американ и его спутник Гайчи.

— Бачигоапу, Пиапон! — поздоровался Американ весело. — Э-э, друг, ты совсем разбогател. Помнится мне, ты говорил, будто бы запрещается богатеть.

— Не смейся, Американ, — ответил Пиапон. — Когда ворона сидит на высоком дереве, ей кажется, что она выше всех других.

— Умом с тобой не состязаюсь, богатством — могу.

— Это богатство, Американ, до наступления лета в землю превратится, а твое золото может вдруг оборотиться…

— А ты мое золото не считай. Теперь другие времена настали. Не боишься?

— А чего мне бояться?

— Ты ведь много нехороших слов говорил про белых.

— А что теперь они скажут?

— Об этом я не подумал. Может, ты скажешь, что они скажут?

— Сейчас мне некогда, я по делу приехал. — И Американ скрылся за дверью.

— Как вороны на падаль слетаются, — сказал Калпе. — Что они хотят? Всю муку и крупу хотят закупить, что ли?

Богдан вспомнил приказчика, горящие глаза его, трясущиеся пальцы, когда он вертел перед носом соболя, и подумал: «Если торговец У предложит ему соболей, то он отдаст ему всю муку и крупу».

Пиапон отвязал упряжку, собаки оглядывались на него, ждали приказа, вожак уверенно выводил упряжку на дорогу в Нярги, но, услышав неожиданное «Кай!», недоуменно оглянулся на хозяина и повернул в обратную сторону, к дому Колычевых. Вторая упряжка последовала за упряжкой Пиапона.

Еще подъезжая к дому Митрофана, Пиапон заметил его красивую кошевку, на которой он гонял почту, и радостно подумал, что наконец-то после длительной разлуки встретится с другом, поговорит по душам. Он привязывал упряжку к колу, когда Митрофан появился на крыльце.

— Эй, что за обоз? — спросил он.

— Это нанайский торговец Заксор Пиапон приехал, — ответил ему в тон Пиапон. — Самый богатый на Амуре.

— Ай да Пиапон, ты на самом деле богач!

Друзья обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Постарел ты, Митропан, совсем постарел, борода стала гуще, — говорил Пиапон, оглядывая друга.

— А ты помолодел, совсем молодой, — отвечал Митрофан.

— Тайга всегда молодит человека. Когда ты ходил на охоту, ты был совсем молодой, и борода не была такая густая.

Друзья расхохотались.

Подошли Богдан с зятем Пиапона, поздоровались с Митрофаном.

— Мужик уже, — похлопал Митрофан Богдана по плечу. — Скоро на свадьбу позовешь? Что-то ты задерживаешься, друг.

Богдан смущенно улыбнулся.

— Невесты нет? Хочешь, я тебе малмыжскую девчонку подыщу.

— Правильно, — подхватил друга Пиапон. — Сакачи-Алянский Валчан женат на русской, она все нанайские обычаи знает, по-нанайски говорит лучше, чем я.

— Есть у меня на примете златовласая, красивая, — продолжал Митрофан. — Хорошая будет жена. А дети какие будут?

— Нанай или русские?

— Нет, должны быть серединка на половинку.

Митрофан засмеялся, Пиапон не очень понял, что такое «серединка на половинку», но тоже засмеялся.

Богдан стоял красный от смущения и молчал.

— Достань из своей нарты белый мешочек крупы, — тихо сказал Пиапон зятю, и сам стал развязывать ремни своей нарты. Вытащил пудовый мешок муки, взял его под мышку и направился к крыльцу.

— Зачем муку тащишь? — спросил Митрофан.

— Надя печет вкусные булочки, — ответил Пиапон. — Я самый богатый нанай, — сказал Пиапон, переступая порог. — У меня мука много, крупа много. На, Надя, тебе мука.

— И правда, ты богатый, Пиапон, — говорила Надежда. — Две нарты добра купил. Теперь-то это деньгами не купишь, Санькин приказчик только на пушнину продает.

Пиапон заметил, что Надежда осунулась, и морщинки на лице стали глубже.

А Надежда тем временем хлопотала возле печи, Митрофан полез в погреб за солониной.

— Пиапон, может, тебе хлебы испечь? — спрашивала Надежда.

— Не надо хлебы, лепешки есть, — отмахивался Пиапон.

Митрофан подсел к другу, закурил.

— Я тебе рассказал, как я охотился, — опять перешел на родной язык Пиапон. — Теперь ты рассказывай, как живешь.

— Известно, как живу, гоняю почту, — ответил Митрофан. — Дома бываю мало.

— Надю не болеет? Она как-то…

— Постарела она, Иван ничего не пишет. Где он, жив ли, нет — никто не знает. Время такое пришло, Пиапон, тяжелое время. Когда царя свергли, отец говорил, смута будет, так и вышло. Большая смута на русской земле, большая. Раньше воевали с японцами, с германцами, нынче между собой воюем. Говорят, брат против брата иногда воюет, сын в отца стреляет, отец в сына. Разделился русский народ на красных и белых, да полезли еще всякие япошки, американцы, английцы, басурмане французы. Кому не лень — все полезли на русскую землю, все за богатых, за белых. Солдат, пушки, винтовки сперва присылали, теперь вот муку, крупу и всякое другое присылают. Всю русскую землю ополонили, говорят, только в Расее держится Советская власть. Тяжелое время, Пиапон, очень тяжелое. В наших местах еще не стали людей губить, а в Николаевске, в Хабаровске, говорят, людей за людей не считают, всех, кто с Советами был, — всех губят.