Белая тишина

«Не буду будить деда, утром все расскажу», — подумал Богдан и прошел мимо хомарана Пиапона; дошел до другого, постоял в раздумье, повернулся обратно. На этот раз он раздвинул вход в хомаран Пиапона.

— Кто там? — сонно спросила Дярикта.

— Я, Богдан. Я только хотел сообщить, Ленин жив.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В центре Приамурья в городе Хабаровске действовал подпольный комитет большевиков под руководством рабочего Хабаровского арсенала, талантливого партийного работника Д. И. Бойко-Павлова. Подпольная организация, несмотря на жесточайший террор, расширяла свои связи с рабочими, крестьянами, вела работу среди калмыковских частей, готовя вооруженное восстание. В ночь на 28 января 1919 года восстание началось. Вмешательство американских, японских войск позволило белогвардейцам удержаться, восстание было подавлено.

В 1919 году в Приамурье выросла грозная партизанская армия.

— Богдан, помоги мне, с русскими надо поговорить, — сказал Полокто. — Когда был Санька, не надо было толмача.

— А почему не выучишь русский язык? — спросил Богдан.

— Трудно. Я все понимаю, что они говорят, а сам сказать не могу.

— Согласен тебе помочь, куда ехать? На лесозавод?

Полокто с сыновьями с самого начала лесозаготовительного сезона работал на Шарго возчиком на собственной лошади. Зарабатывал он хорошо, но на заработанные деньги не мог купить ни продуктов, ни материи на одежду: лавки на Шарго пустовали. Полокто не очень беспокоило отсутствие продовольствия и товаров, он копил деньги и ждал лучших времен, когда полки лавок будут ломиться от муки, крупы, сукна, дабы. У него уже накопилось несколько больших связок китайских монет с квадратными дырками посредине. Полокто давно собирает эти монеты, они ему очень нравятся, потому что удобны для счета и хранения: он считает их по сотням, нанизывает на нитку и получается вроде ожерелья. Очень удобно. Когда имеешь дело с торговцем, не надо пересчитывать, бросил ему связку — сотня, бросил другую — другая сотня. Очень удобно. Только теперь почему-то торговцы не берут эти монеты, русские машут руками, китайцы улыбаются, маньчжуры хитро щурят глаза. Но Полокто не обращает на это внимания — деньги есть деньги, если их сейчас не берут торговцы, то возьмут после. Нынче зимой, когда он на несколько дней вернулся домой отдохнуть и порыбачить, проезжал какой-то китайский торговец, он купил у Полокто лису, выдру, пятьдесят белок и щедро заплатил — дал три с половиной связки дырчатых монет и одну большую серебряную, где был изображен толстый китаец с расплывшейся шеей. Монета была новенькая, возьмешь ее кончиками большого и указательного пальцев, дунешь, и она издает тонкий, сладкий серебряный звон. Хорошая монета. Крупная. Новая. Никто в Нярги никогда не видал раньше таких монет, даже Пиапон с Холгитоном, побывавшие в Маньчжурии, не встречали такой монеты. Полокто бережет ее и очень ценит. Он завернул ее отдельно в чистую тряпочку и положил на самое дно сумки с николаевскими рублями, которых тоже собралось немало. Много теперь у Полокто денег, на них, пожалуй, три лошади можно купить, а может — четыре.

— Нет, Богдан, в Шарго не поеду, там нечего купить, — ответил Полокто. — Поедем в Малмыж к Санькиному преемнику.

— Он не преемник Саньки, он его слуга.

— Это Санька слуге доверял все свое богатство?

«Ему не растолкуешь», — подумал Богдан.

— У Саньки в Малмыже ничего не осталось, все его богатство с ним, в Николаевске, — сказал он.

— Не говори. Санька прислал в свою лавку много муки, крупы и других продуктов.

— А ты откуда знаешь?

— Э-э, мы все знаем, — самодовольно ответил Полокто. — Мы дружим с большими людьми.

Богдан усмехнулся. А Полокто вспомнил толстого управляющего в Шарго, который доверительно сообщил ему, что в Малмыж пришел небольшой обоз из Николаевска, что его хозяин, Александр Терентьич Салов, не забывает своих друзей, которые на него работают, прислал продовольствия, товаров. Услышав это, Полокто не стал задерживаться в Шарго, и быстро возвратился в Нярги. Теперь он собирался в Малмыж, но чтобы поговорить с приказчиком, ему нужен переводчик, потому он и обратился к Богдану.

— Большие друзья мне сообщили, — добавил Полокто. — Поехали сейчас, чего задерживаться? К русским едем, на русской лошади надо ехать, показать им, мы, нанай, тоже умеем лошадью править.

Лошадь Полокто, привыкшая к тяжелой работе, не хотела бежать. Полокто стегал ее кнутам, но она, пробежав шагов сорок-пятьдесят, опять переходила на шаг.

— Ленивая стала, — объяснял Полокто. — Прежде она бегала, как ветер. Когда она бежала, из-под ее ног летели куски твердого снега, льда. Вот как. Теперь разленилась. Но она сильная, столько леса везет зараз, ни одна другая лошадь не вывозит столько. Сильная стала. А отчего, думаешь? Я сено ей хорошее даю. Приходишь к ней ночью, другие лошади опят, а она свое сено жует, вот до чего сладкое, даже спать не дает ей. Я берегу это сено. Многие русские у меня просят это сено, но я не даю.

Богдану надоела болтовня Полокто, и он задремал.

— Как твой отец и мать живут? — спросил Полокто.

Богдан после кетовой путины ездил в Джуен и с полмесяца погостил у родителей.

— Здоровые, — ответил он.

Богдан вспомнил постаревшего Токто, гордого, тщеславного Гиду, отца и мать, Кэкэчэ и двух жен Гиды. Ничего не изменилось в их жизни, как они переехали в Джуен. Онага родила второго сына, на радость Токто и Кэкэчэ. Токто редко выезжал на охоту и рыбалку, Богдану даже показалось, что ему просто не хотелось расставаться с внуками. А красавица Гэнгиэ стала еще красивее и женственнее. Токто с Кэкэчэ ждали от нее внука или внучку, но она все еще не порадовала их, хотя и была первой и любимой женой Гиды. Отец с матерью Богдана, как и в прошлые годы, жили спокойно и дружно. Богдану показалось, что жизнь этих двух семей походила на реку, которая бушевала весной в половодье, выходила из берегов, но теперь к осени успокаивалась, вошла в русло и потекла спокойно и тихо.

В Малмыже Полокто остановился у лавки Салова. Здесь толпились женщины, ребятишки.

— Пойдем быстрее, может эти женщины разобрали всю муку и крупу, — торопил Полокто, хлопоча возле лошади.

Женщины молча смотрели на приезжих.

— К этому ироду? — спросила наконец одна из женщин.

— Да, — ответил Богдан, хотя не знал, что за слово «ирод», но он догадался, что женщина имела в виду приказчика.

— Вам он продаст, у вас пушнина есть, — горестно сказала женщина.

Полокто с Богданом вошли в лодку. Приказчик встретил их широкой улыбкой, пригласил за прилавок и, как делал Санька, провел в жилую комнату.

— Вы друзья-с Александра Терентьича, вы и мои друзья-с, — сказал приказчик.

— Очень жалею, но, друзья-с, у меня нет-с водочки, не пью, да-с, и на складе нет-с. У спиртоносов не покупаем. Чайку не желаете? Сейчас, одну минуту. Настя, чаю-с!

Молодая женщина тут же внесла чайник и стаканы, будто поджидала этого вызова за дверью. Она расставила стаканы, принесла домашний пирог с запеченной рыбой, шанежки и удалилась. Приказчик разлил чай по стаканам.

— Бедно-с живем, очен-но бедно-с. Но это временно, только временно. Красные-с денек всего похозяйничали в крае, за день все разграбили, как мыши-с в амбаре. Но ничего, ничего, все будет как прежде. Нам помогают друзья-с, искренние друзья-с никогда не оставляют в беде. Так ведь, верно? Пробуйте, пробуйте пирог-с. Смотрите, какая мука, а? Белая, вкусная, у нас нет-с такой муки и не будет. Эта мука-с откуда вы думаете?

Приказчик выжидающе замолчал, оглядел своими светлыми глазами собеседников.

— Сисанги, [70] - сказал Полокто, который все же понял вопрос приказчика.

— Что-с вы сказали?

— Японская говорит, — перевел Богдан.

— Э-э, нет, не отгадали, друзья-с! — торжествовал приказчик. — Американская! Американская мука-с. Подумать только из-за океана-с сама Америка-с подала руку дружбы! Наш Александр-с Терентьич теперь на короткой ноге с американцами, японцами, англичанами, французами. Подумать только-с! С такими могущественными державами!