Семья Зитаров. Том 2

— Там светится что-то голубое, это не море?

Лилия взглянула и покачала головой:

— Нет, Ингус, это небо.

— Я тоже подумал, что море так высоко не может быть, — проговорил Ингус.

Дяде Юрису пришлось долго размышлять над его словами. Позже он рассказал об этом Лицису, и бравый лавочник сразу понял, что Лилия отказала ему из-за полуслепого человека. Значит, она ему натянула нос не ради блестящего мундира, а ради настоящей любви, против которой бороться бесполезно. Осознав это, Лицис навсегда примирился со своим поражением.

Да, Ингус Зитар был теперь хозяином Кюрзенов, настоящим хозяином, слово которого имело вес и который мог свободно распоряжаться в своем доме. Только в одном вопросе Лилия категорически ограничила его.

— Ты никогда больше не будешь играть на гармони по желанию других, — заявила она сразу после возвращения из Риги. — Теперь ты будешь играть, только когда сам этого захочешь. И, может быть, иногда для меня, если я тебя попрошу.

Странная женщина! Она относилась ревниво к искусству своего мужа и не хотела, чтобы кто-нибудь, кроме нее, наслаждался этим искусством.

Глава пятнадцатая

Прошло еще два года. У иного старого тигра выпали зубы, у иного молодого петушка вырос гребень, но течение жизни осталось таким же пестрым и необозримым, как всегда.

Издавна говорят: не возжелай слишком много, и ты будешь счастлив. Это простая, тысячекратно проверенная мудрость, она признана как великими умами, так и мелкими людишками. Но трактирщик Мартын за свою долгую жизнь не усвоил этого и на старости лет дал такого маху, что пострадал не только он, но и вся его семья. Он — спокойный и уравновешенный торговец — увлекся модой. Ему показалось мало того, что он зажиточен и состоятелен, что в трактире установили пятиламповый радиоприемник и по совету Миците летом нанимали двух официанток. Обязанности в приходе, волостном правлении и обществе взаимного кредита для широкой натуры казались слишком незначительными. Он жаждал деятельности в государственном масштабе. И когда осенью происходили выборы в сейм, в одном из многочисленных списков можно было прочесть имя Мартына Зитара. Он агитировал за свою партию среди посетителей трактира, и, видя его старания, можно было надеяться, что эти труды будут вознаграждены почетным мандатом депутата. Мартын достаточно хорошо умел поносить противников, волноваться по поводу незначительных мелочей, закрывать глаза на слона, топчущего посевы, и обещать невыполнимое — настоящий талант политикана. Но народ оказался весьма неблагодарным — он поскупился на голоса и лишний раз подтвердил правоту старинного изречения: нет пророка в своем отечестве [35].

Эта неосуществившаяся мечта стоила Мартыну немало денег. Но его огорчил не столько затраченный капитал, сколько насмешки окрестных жителей. Разве это плохо, что он хотел вершить историю, назначать и свергать министров и издавать законы для народа? Ведь с этим так плохо справлялись предыдущие представители народа. Но его не поняли, и все кругом смеялись над его благородными намерениями, издевались, не давали покоя. Мартын боялся показываться даже в трактире. Если б это зависело от него, он вывесил бы над буфетом надпись: «Строго воспрещается поминать старое!»

Это была одна беда. В другой тоже был повинен Мартын и отчасти Анна, а страдать пришлось Миците. Кое-как с большим трудом окончила она среднюю школу. Потом одну зиму училась петь, на следующую зиму поступила на драматические курсы, на третью весну махнула на все рукой и влюбилась в Яна Ремесиса, который к этому времени окончил медицинский факультет и работал ассистентом в одной из рижских больниц. Правду говоря, она любила своего избранника и раньше, но тогда ей не было ясно, чего именно она хочет от Яна Ремесиса, потому что флиртовать можно со многими, но выйти замуж — только за одного. А выйти замуж нужно было во что бы то ни стало, поэтому она теперь любила больше всех Яна. Здесь была надежная перспектива. И осенью жители побережья увидели бы блестящую свадьбу, если бы в ту весну один из еженедельных журналов не объявил конкурс женской красоты. В сердце корчмаря сразу же проснулся бес честолюбия. Мартын посоветовался с женой, и оба решили, что Миците должна участвовать в конкурсе:

— Не держи, дитя, свою свечу под спудом!

Для этой цели Миците специально сфотографировалась и тщательно ретушированную фотографию послала в жюри конкурса. Ее изображение получилось настолько приятным, что оригинал почти не узнал копию. Месяц спустя начался парад тщеславия: в каждом номере журнала одна страница была заполнена фотографиями красивых или считающих себя таковыми женщин. Блондинки и брюнетки, Гретхен и вампы [36], пикантные головки под мальчика и мечтательные Миньоны, полные зовущей чувственности и сознания своей красоты. «Мы чудесные, божественные, неотразимые!» — казалось, говорили их улыбки, все они улыбались, и у всех на переднем плане сверкали зубы — с тех пор как зубная техника достигла современного высокого уровня, этот объект начал играть особенно видную роль в истории фотографии. И все они ожидали премию, считая себя красивее своих соперниц.

Премию получили пять человек. Миците не было среди них — она собрала совсем мало голосов. Она, конечно, не стала из-за этого хуже, чем была, но Яна Ремесиса после неудачи Миците словно слепень укусил: посторонние, понимающие люди отрицали красоту его невесты, другим она не казалась заслуживающей внимания, следовательно, ничего особенного она собой не представляет. Многие женщины на этом конкурсе оказались лучше Миците — почему же я должен восхищаться тем, к чему другие равнодушны? Молодой человек стал более критично смотреть на свою избранницу, и его чувства охладели. Не мог он жениться на женщине, которая не так красива, как другие, — ему стыдно на такой жениться.

Это была вторая беда.

Третья касалась Эрнеста Зитара. Ему отказали в кредите в банке и в лавке, и почтальон слишком часто приносил извещения о сроках уплаты долгов. Каждое такое извещение было для Эрнеста неразрешимой загадкой: где бы сорвать? Никто больше не давал ему ничего, а все только требовали. Они, вероятно, думают, что в Зитарах золотое дно. Тупость кредиторов раздражала Эрнеста, он рвал извещения и не обращал внимания ни на угрозы, ни на просьбы — другого способа отомстить этим глупцам не было.

На мельнице Кланьгиса царило совсем другое настроение. Там радовались затруднениям Эрнеста и с нетерпением ждали, когда в Зитарах ударит молоток аукционера. Впрочем, там ожидали и еще чего-то, и на этот счет супруги не всегда придерживались одного мнения: Эльза ходила на сносях и гадала, кто у нее будет — сын или дочь. На людях — в трактире и на мельнице — Кланьгис гордился предстоящим званием отца и уже приглашал гостей на крестины. Дома, когда вблизи не было батраков, он говорил другое, потому что совсем не был настолько ограниченным, каким его считали люди. Он терзал жену, попрекал ее Марцинкевичем и другими парнями и грозил разводом, если мальчик не будет похож на него. Это был настоящий северный Отелло, но, так как его темперамент не стремился к кинжалу, Эльзу не особенно тревожили приступы ревности мужа. Пусть поворчит, пусть поломается — долго ли проживет еще этот старый хрыч. Насчет ребенка у нее были свои соображения: он необходим, чтобы после смерти мужа родственники Кланьгиса не стали оспаривать ее права на наследство. Если Кланьгис смог полюбить маленького Сашу, про которого все точно знали, что он сын другого человека, то он также полюбит и этого, и в конце концов все обойдется хорошо.

Это на самом деле было чудно: тысячи чужих людей читали произведения писателя Яна Зитара, а окружающие не имели ни малейшего представления о том, что он занимается подобными делами. Подозрения появились лишь тогда, когда он понемногу отошел от старого рыболовного дела и продолжал как-то существовать. Чего только тогда люди не выдумывали! Некоторые считали, что он занимается контрабандой, другие решили, что молодому Зитару посчастливилось в лотерее Красного Креста или он нашел спрятанное в дюнах морскими пиратами сокровище, лежавшее там веками. Недаром он так усердно читал и изучал книги и так замкнуто жил в своем маленьком домике.