Дом родной

— Теперь придется навалиться на Горюна. Ну, ничего — это ему за прошлогоднюю поблажку. Тем более, у него сейчас работают ваши саперы. Вытянет. А в общем, не пойму я Сидора Феофановича — латает он дела колхозные. Из жилетки рукава все норовит выкроить.

— Но ведь вам уже досталось, — немного злорадно сказал Зуев.

— За Горюна — выговор, Манжосу — замечание. А в общем, председатель — молодец: решением правления провел, на Устав колхоза крепко опирается, этот сумеет выкрутиться. Что значит — законы знает… — опять с оттенком восхищения сказал Швыдченко и, хитро прищурившись, спросил Зуева: — А не съездить ли нам в «Орлы»? Что-то давненько я не был в твоем подопечном колхозе.

— Да хоть сегодня, Федот Данилович, — сказал Зуев.

— Нет, сегодня не выйдет. Я тебе позвоню. А на завтра Сазонов настаивает вызвать Манжоса. Вызовем?

Когда на другой день вызвали Манжоса, тот спокойно заявил:

— Колхоз все свои обязанности перед государством выполнил. Картошка роздана на трудодни. Делалось это согласно решению правления. Правление действовало согласно правам и обязанностям, предоставленным ему Уставом. Все законно…

Швыдченко крякнул. Никто так и не понял — от досады или от восхищения. Манжос продолжал:

— Правление колхоза не могло наперед знать, что район возьмет новые обязательства. Теперь выход один: полазить с мешком по погребам и просить колхозников вернуть картошку обратно. Если отдадут, только вряд ли… — почти шепотом добавил Манжос. — Но, может, и соберем, ежели Сидор Феофанович вместе с нами пойдет с торбами по колхозникам.

Швыдченко застучал карандашом.

Сазонов пулей вылетел из кабинета.

«Снова Манжос выкрутился», — узнав о происшедшем на бюро, обрадованно подумал Зуев.

Но Швыдченко еще больше удивил Зуева, когда они к конце недели поехали в «Орлы».

— Мабуть, не был у тебя я с год целый, — крепко пожимая руку председателю Манжосу, заговорил Швыдченко. — Но ты не обижайся, я ж к вашим «Орлам» вон какого уполномоченного прикрепил. Тоже орел. Ну, рассказывай, как дела?

Председатель колхоза скромно, но обстоятельно докладывал секретарю райкома о хозяйственных новостях, изредка поглядывая на Зуева. Колхоз быстро шел в гору.

— Ну это ты маленько перебарщиваешь, — перебил его Швыдченко. — Просто вам повезло. Петро Карпыч поставил саперов к вам на постой, а вы и вцепились за крюки «студебеккеров». Вот они вас и вытянули. А ты мне скажи такое: завтра на тебя еще цифру накинем — тогда ты как?

— Колхоз или я лично? — спросил Манжос.

— Что это ты себя отделяешь? — насторожился Швыдченко. — Ну, давай сначала, как водится, начинай с колхоза, — сказал он, все еще хмурясь.

— Так и с того и другого боку все равно с колхоза начинать. А как же иначе. Вот Петро Карпыч, сами учатся и нас подтягивают. Дали мне книжку Ленина. «О продналоге». Я читал, читал. И сдается мне, что сейчас у нас снова продразверстка выходит.

— Чудак человек. Ведь разное дело. То был крестьянин сплошь единоличник, теперь колхоз. А ты председатель колхоза, а не хуторянин какой, молодой член партии…

Манжос сказал задумчиво:

— Разрешите повременить с этими думками. Я еще раз почитаю. А насчет вторичной разнарядки картошки наперед скажу: не годится это, товарищ секретарь.

— Ну а лично ты, товарищ Манжос? — настороженно спросил Зуев, опасаясь уже, что политучеба приводит Манжоса на первых порах к таким неожиданным аналогиям.

— Прямо скажу я вам… — Манжос запнулся и ни с того ни с сего брякнул: — Образования не хватает. Зашиваюсь. И если вы про меня лично спрашиваете, прямо скажу: при таких порядках, как оно повелось по этому времени — не потяну.

Швыдченко участливо вздохнул и вдруг разоткровенничался.

— Эх, хлопцы, а думаете, мне весь этот район легко тянуть? — как-то тепло сказал он обоим. — Тоже заковыка.

— Вот нам бы такого председателя… — вырвалась у Манжоса какая-то его затаенная думка.

— Какого? — спросил Зуев.

— А вот как они. Как Федот Данилович.

Зуев даже моргнул сердито: неслыханная дерзость — самому секретарю райкома предложить такое дело! Хотя колхоз и растущий, но все же…

— А шо ты думаешь? — вдруг как-то наивно улыбаясь, сказал Швыдченко. И оба они — и предколхоза Манжос и экс-военком Зуев — залюбовались широкой детской улыбкой, с которой были сказаны эти слова. А на Швыдченко уже напала одна из его «фантазий». Он даже отошел от своих собеседников и по-хозяйски деловито стал осматриваться по сторонам. И когда они остались вдвоем с Зуевым, Швыдченко сказал:

— А, черт, разворошил он мне душу. Помнишь, я тебе про ошибки своей жизни говорил?

— Ага, — сгорая от непонятного ему самому любопытства, сказал Зуев.

— Первая, — что рано женился. Вторая, — когда кончил Артемовку и в складчину пол-литра купили, взялся я по стаканам делить. Делил, делил — и себе ничего не осталось…

— А третья? — спросил Зуев.

— А в третью меня вот только что этот чертяка долговязый, Манжос, носом ткнул. Ну какой я секретарь? Или, скажем, районный председатель? Мне бы всю жизнь в колхозе заворачивать.

— Нет, серьезно? — удивленно и радостно спросил его Зуев.

— Такими разговорами не шутят, — вдруг непонятно почему угрюмо ответил Швыдченко и отошел, сердито поплевывая через щербинку в зубах.

Наступила зима. Зуев всегда, с детства, любил родную природу. Теперь же, когда жизнь и учеба как-то обострили его мироощущение, созерцание подвышковских полей и лесов наполняло его необъяснимым блаженством. Он очень полюбил ездить один, а когда не позволяла снежная дорога — ходить пешком в «Орлы», на Мартемьяновские хутора. А то и просто побродить на лыжах по полевым дорогам. Леса окрест Подвышкова стояли по колено в снегу, задумчиво покачиваясь в зимней спячке.

И в районном центре люди ходили друг к другу в гости. В эти долгие зимние вечера завязывались самые необыкновенные знакомства. Так, неожиданно для самого себя, Зуев попал на квартиру к Сазонову.

Однажды, возвращаясь домой после долгой прогулки в одиночку, размышляя о судьбах, делах и характерах окружавших его людей, он подумал: «А может, мы с Новиковым и не очень-то справедливы к Феофанычу? Недаром Федот с этим Сидором нянчится. Как бы его изнутри раскусить? Вот шагаю мимо. А почему не зайти? Ну, посоветоваться о чем-нибудь. Хотя бы насчет женитьбы. Он же когда-то меня попрекал профессорской дочкой…»

Зуев постучал в дверь предриковского кабинета, открыл двери и столкнулся носом к носу с озабоченным Сазоновым. Тот стоял прямо в дверях.

— Заходи, заходи, товарищ военный, — сказал он сонно и, как-то безразлично вернувшись в глубь кабинета, не глядя на посетителя, уселся в свое кресло.

— Сидор Феофанович, я к вам по личному вопросу. Вроде как бы за советом.

— Слушаю вас, товарищ Зуев.

— Надумал жениться, Сидор Феофаныч, — выпалил Зуев, сам не зная зачем.

Сазонов поднял глаза, и Зуев с удивлением заметил, что глаза у него совсем не сонные.

— А как же там? — спросил он удивленно.

— В Москве?

— Ну да. Ведь могут учинить эти самые… алименты.

— Так я как раз там и думаю оформить.

— Ну а тут? — наклонившись через стол, шепотом спросил предрика.

— А тут ничего и не было.

— А эта, комсомольская… любовь? Хотя да, слыхал, слыхал — с инвалидом расписалась.

Сидор Феофанович пожевал губами, затем вдруг улыбнулся.

И Зуев сделал для себя неожиданное открытие — улыбка Сидора Феофановича была доброй, светящейся каким-то чуть ли не отеческим радушием, глаза вдруг загорелись участием, появление которого на всегда озабоченном лице Сазонова нельзя было и представить.

«Вот бы Ильяша удивился, если б увидел своего начальника сейчас», — озорно подумал Зуев.

А Сазонов стал удивлять Зуева, еще больше.

— Петр Карпыч. Вот что, друг. Здесь по душам нам все равно не дадут поговорить. Заходи вечерком. Запросто. По-семейному. С Маргаритой Павловной познакомишься. Она, брат, в этих делах — голова. Худого не присоветует… Сегодня заходи.