После бури

Вернулась Рита и, забравшись на колени к отцу, снова начала разглаживать бороду на пробор. Откинувшись на спинку стула, Георгий Сергеевич Камышин закрыл глаза. Руки дочери приятно щекотали подбородок, и ему было тепло, уютно.

— Папа, ты спишь? — шепотом спросила девочка.

— Нет.

— Открой глаза.

Георгий Сергеевич исполнил просьбу дочери, но сейчас же опять закрыл их.

— Звонят! — сказала Рига.

Кухарка была отпущена в гости, и нянька, положив ножницы, отправилась в прихожую открывать. Через минуту инженер услышал, как она прошла в его кабинет, где топился камин.

“Кто же приходил?” — подумал он.

— Папа, на улице мороз? — взглянув на опущенную штору, сказал Сережа.

— Да. Крепкий мороз.

— А ты его видел? — неожиданно спросила Рита.

Георгий Сергеевич открыл глаза и с удивлением посмотрел на дочь.

— Кого видел, Ритуша?

— А деда Мороза?

— Ах, деда Мороза! Нет. К сожалению, не видел.

— Папа, расскажи что-нибудь! — попросил Сережа.

— Про колобок! — сейчас же подхватила девочка.

— Да ну тебя с колобком! Ты уж не маленькая. Нет, папа, ты лучше расскажи про настоящую жизнь, — предложил Сережа.

Эта необычная просьба сына удивила Георгия Сергеевича. Он внимательно посмотрел на сосредоточенное лицо мальчика и снова закрыл глаза.

““Рассказывать про жизнь”. Откуда у него такой странный вопрос?” — думал он.

Рита оставила бороду и, в ожидании рассказа, завозилась на коленях, устраиваясь поудобнее.

— Ну, папа, не спи! — сказала она, гладя теплыми ручками по щекам.

— Я не сплю, Ритуся. Я думаю, о чем бы вам рассказать…

— Рита, не мешай, и сиди, как мышь в крупе, — строго сказал Сережа.

Девочка с минуту молчала, обдумывая приказание брата, и нерешительно возразила:

— Я не умею, как мышь… Я лучше, как ты.

Что же он может рассказать сыну интересного о жизни? — думал Георгий Сергеевич. Особенно сейчас, после бури первой революции, когда сместились все понятия, когда лучшие надежды рухнули и когда сам он растерялся и никак не может разобраться в этой жизни.

Рассказывать не пришлось. До слуха его донесся второй звонок. В прихожую ушла нянька и скоро, открыв дверь в столовую, сообщила:

— Барин, к вам пришли.

Георгий Сергеевич посадил Риту на стул и поднялся.

— Работайте, детки…

…Иван Иванович Орлов приехал на работу в Кизел осенью. Невысокого роста, широкоплечий, с бритым лицом, на котором всегда играла ироническая улыбка, он произвел приятное впечатление в среде местной интеллигенции, но оказался нелюдим и избегал широкого знакомства. Никто о нем ничего не мог сказать ни плохого, ни хорошего.

Георгий Сергеевич был крайне удивлен, когда увидел этого нелюдима потирающим руки около камина.

— Кого я вижу! Иван Иванович! — радостно воскликнул Камышин. — Вот уж не ожидал! Очень рад, очень рад! Попутным ветром занесло вас.

— Завернул на огонек, Георгий Сергеевич. С визитом… — сказал Орлов, пожимая руку инженера. — А супруги нет?

— Она осталась в конторе, а я вот сбежал… Не выдержал. Прошу к столу, Иван Иванович! С мороза так приятно…

Около окна был накрыт маленький столик. На нем стояли три бутылки с вином, графин с водкой и различная закуска. Георгий Сергеевич налил водки в граненые рюмочки и протянул одну из них гостю.

— Прошу! Но не ставить! — предупредил он.

— Зачем же ставить? С праздничком, Георгий Сергеевич! Я хотя и никудышный христианин, но праздники люблю…

Они чокнулись и выпили. Разглядывая закуску, Иван Иванович как бы мимоходом сказал:

— Георгий Сергеевич, там у крыльца мальчики ждут… — славельщики. Жалуются, что ваша прислуга не пускает их, а вы приглашали…

— Да, да, — спохватился Камышин. — Няня! Няня!.. Няня, почему вы не пустили детей? — крикнул он.

Нянька вошла в кабинет с дровами и, положив их перед камином, проворчала:

— Да какие же это дети, барин! Шантрапа. Наследят, нагрязнят…

— Я их пригласил, надо пустить! Ноги они вытрут… И вообще ничего страшного нет. Сейчас же пустите! — приказал Камышин.

— Барыня станут сердиться…

— Няня, делайте, что я вам сказал.

Нянька покосилась на гостя и, неодобрительно покачав головой, вышла в переднюю.

Иван Иванович понял, что Камышин в доме не глава и если нянька послушалась его, то только потому, что не хотела “конфузить” своего барина перед гостем.

— Почему же вы сбежали из конторы, Георгий Сергеевич?

Камышин провел рукой по волосам, жест, который он часто делал, и, глядя в потолок, решительно ответил:

— Признаюсь вам, Иван Иванович… Это веселье мне не по душе… Сейчас, когда еще в России льется кровь… Когда народ расплачивается за свои ошибки… Мне не до веселья. — Камышин как-то боком взглянул на гостя и, увидев невозмутимое выражение на его лице, продолжал: — А потом есть еще одна причина… Я не хочу встречаться с одним человеком… Удивительно неприятная личность!

— Кто же это такой? — подняв брови, спросил гость.

— Кутырин… Пристав. Руки у него обагрены кровью… И вообще карьерист! Жестокий, холодный. Не люблю его.

— Не любите и боитесь, — с усмешкой проговорил Орлов.

— Боюсь? Почему боюсь? — удивился Камышин.

— Слышал я о ваших подвигах, Георгий Сергеевич. Говорят, во время восстания вы не сидели сложа руки…

— Какая чепуха! — возмутился Камышин и сильно покраснел. — Не верьте сплетням. Сейчас всех подозревают.

— Я не верю, — усмехнулся Иван Иванович. — А насчет Кутырина вы напрасно… Человек он энергичный, умный, дело свое знает.

В это время открылась дверь и за ней показались славельщики. Мохнатые шапки, большие валенки, в заплатах и не по росту одежда. В руках одного бурак и самодельная звезда с мигающей свечкой внутри. Носы и щеки красные, глаза блестят любопытством.

— Куда вы звезду тащите! Оставьте ее в прихожей! — сердито приказала нянька.

— А славить-то как? — удивился Кузя.

— Без нее хорошо.

— А-а… славельщики! — обрадовался Камышин и, подойдя к двери, крикнул: — Рита, Сережа, идите сюда! Славельщики пришли!

— Куда вы лезете, прости господи!.. Встаньте в сторонку! — все так же сердито командовала нянька.

— Оставьте их, няня, — нахмурился инженер.

Прибежали Рита и Сережа. Георгий Сергеевич взял девочку на руки, а Сережа подошел к ребятам и дружески им улыбнулся. Ребята сняли шапки и, смущенно переглядываясь, молчали.

— Начинайте, пожалуйста… Не стесняйтесь! — ободрил их хозяин.

— Давай, Кузя! — вполголоса сказал Вася Зотов. — Не шмыгай ты носом-то!

— В тепле оттаял, — тихо пояснил Кузя, вытирая нос рукавом и, кашлянув для порядка, запел “Рождество твое, Христе, боже наш…”

От волнения он запел слишком высоко, и поэтому пели давясь и напрягаясь. Когда кончили первую молитву, Зотов дернул его за рукав и начал сам: “Дева днесь пресущественного рождает…”

Взял он правильный тон, и вторую молитву спели стройно и дружно. Шуточную песню петь не решились, а просто Карасев вышел на середину комнаты, наклонился и, протянув шапку, сказал:

— С праздником!

— Очень хорошо! Спасибо. Няня, принесите им конфет, пряников, орехов… И побольше, пожалуйста.

— Вы лучше деньгами дайте, — неожиданно попросил Зотов.

Камышин взглянул на гостя и пожал плечами.

— Детям в руки я денег не даю, Вася. Это мой педагогический принцип…

И, только сказав, он понял, как это глупо. Вот она жизнь, о которой хотел знать его сын, — мелькнуло в голове. — “Это же сироты. Жертвы безумия отцов, бросившихся с оружием на самодержавие. Чем они виноваты?”

— Хорошо, хорошо… — поправился Камышин. — Сейчас. — Спустив девочку на пол, порылся в карманах и не нашел мелочи. — Одну минутку подождите меня. Погрейтесь у камина, — сказал он и вышел.

Сережа видел, как смутился отец. Проводив его глазами, он сделал шаг к ребятам, намереваясь что-то сказать, но повернулся и ушел за отцом.

Иван Иванович стоял у стола и с обычной улыбкой молча наблюдал.