До Берлина - 896 километров

— Видеть не могу теперь эту Чесночиху, пся крев, — признался Петрович, а когда пан Чёснык попытался соблазнить его повторить охотничью вылазку, взяв на этот раз винтовку, он был послан по замысловатому адресу.

В довершение всех бед, пока наши охотники мерились терпением с разъяренным вепшем, кто-то спер с машины два бака с бензином, которые всегда возил с собой запасливый Петрович, прикручивая их к заднему бамперу.

Вот почему теперь, жалея своих верных водителей, мы уже не повторяем польской скороговорки о Петше, пепше и вепше.

Через Вислу

Мы теперь обзавелись полевым телефоном, и, так как в оперативном отделе штаба фронта у нас много друзей и доброжелателей, нет опасности прозевать какое-нибудь выдающееся событие.

Так вот сегодня, когда мы уже укладывались спать, неожиданно ожил зеленый деревянный ящик, который, чтобы не беспокоить хозяев, мы прикрывали на ночь шинелью.

В трубке послышался глуховатый голос подполковника Дорохина, образованного, дальновидного офицера, которого начальник штаба фронта генерал армии Соколовский выделил для общения с прессой.

— Разбудил? Ничего, не жалей. Я сейчас тебе сообщу такое, что ты и во сне не увидел бы. Мы уже за Вислой! Понимаешь?

— Что? Ведь сегодня танкисты были лишь на подходе, немцы на этом берегу контратаковали, и жестоко контратаковали, ты же сам нам говорил.

— Говорил. Утром это было правильно, а теперь мы за Вислой. Достаньте карту и найдите на Висле городишко Баранув… Он напротив большого города Сандомира, что на том уже берегу. Так вот, если вы не хотите, чтобы ваши коллеги вставили вам, как вы любите выражаться, фитиль, садитесь в машину и катите.

— Но что же все-таки произошло? Десант? Жесткая переправа?.. Большой тет де пон?

— Нет, пока еще крохотный пятачок. Генерал Вехин со своей дивизией пробился к реке. Пользуясь туманом, его разведрота под командованием старшего сержанта Соболева, почему сержанта, не знаю, должно быть командир убит, на подсобных средствах пересекла реку и захватила маленький плацдарм. Есть сведения, что рядом с дивизией Вехина форсировал Вислу передовой отряд гвардейской армии Катукова. Больше в донесении ничего нет… У меня все. Счастливого пути.

Путь действительно был счастливый. Вовсю сияла круглая, мордатая лунища. В ее свете леса, подходившие к самой дороге, казались вырезанными из черной бумаги и наклеенными на темно-синее небо. В опущенное стекло врывался теплый ветер, густо настоянный ароматом цветущих трав.

На выезде из города на контрольно-пропускном пункте нас предупредили, что дорога опасная — бродят немцы. Вчера зажгли цистерну с бензином и подбили два военторговских грузовика. Советовали подождать до рассвета. Ну как тут ждать, когда Висла форсирована. Замечательный материал. Тянет на "большой салют". Петрович подвинул себе под ноги сумку с гранатами, я взял с заднего сиденья автомат, и машина сразу понеслась в таком темпе, что мы как-то сразу позабыли о бродящих по лесам немцах.

Висла форсирована! Форсирована вскоре после битвы за Львов, форсирована с ходу на широком фронте. А ведь это самый большой водный рубеж на пути к Германии. Видел я наступление от Сталинграда. Видел Корсунь-Шевченковскую битву, но так быстро, как сегодня, мы еще никогда не наступали.

Там, впереди, куда вела нас дорога, все время грохотало. Зарево пожара окрашивало темный небосвод. Небо начало заволакивать облаками, и наконец уже на подъезде к реке этот туман стал сплошной пеленой, так что только по звукам можно было угадать, что справа и слева движется к реке масса машин и людей. Затуманенное небо было пусто. Оно молчало. Самолеты не вылетали, а на земле грохотала и наша, и немецкая артиллерия, и обе били так, что звуки разрывов на нашей стороне, приглушенные как бы пуховиками туманов, не казались очень страшными.

От командира саперов, уже начавших наводить понтонный мост, узнал я, что переправилось несколько групп и захвачен не один, а несколько плацдармов за рекой. Первые переправлялись на подсобных средствах, то есть держась за какое-нибудь бревно, дверь, доску, за все, что можно было найти поблизости, что могло плавать. Теперь из затона вывели несколько рыбачьих челнов, спустили паромы из надувных лодок, переправляются на них.

— Сейчас туман. Это почти безопасно, разве что под шальной снаряд попасть можно, — напутствовал саперный офицер, когда мы садились в одно из зыбких суденышек. А потом хриплым голосом крикнул вслед "Ни пуха ни пера", и я совершенно серьезно ответил ему "К черту, к черту", ибо на фронте в такой вот час, хочешь не хочешь, а становишься немножко суеверным.

И вот эта лодка или челн, не знаю, как точнее ее назвать, врезается в камыши противоположного берега. Бойцы тотчас же попрыгали в воду. И я сиганул за ними. Поскользнулся, шлепнулся, порезал лицо об осоку, ткнулся руками в липкую грязь и предстал перед командиром, принимавшим на берегу пополнение, в довольно-таки неприглядном виде. Предстал, представился и увидел на лице его разочарование, ибо прибыл не старший начальник, чтобы принять у него командование, а какой-то корреспондент. На усталом его лице так и написано было: "А я-то думал…"

Захваченная прибрежная полоса, а вернее, полоска, была в сущности еще не плацдармом. Но важно, что уже зацепились за противоположный берег. Командовал десантом старший лейтенант, по фамилии Белых, маленький деятельный человек, уже успевший, так сказать, обжить свою прибрежную низинку, расположить на ее кромке несколько окопов полного профиля, укрепить гребень стрелковыми ячейками и пулеметными гнездами.

Сейчас на пятачке было сравнительно тихо. Туман глушил звуки выстрелов и разрывов. Но до тумана немцы обрушивали на пятачок такой густой огонь, что пули выкосили на гребне перед бруствером всю траву.

На вопрос, сколько у него солдат, Белых только вздохнул:

— Было шестьдесят пять, шестнадцать потерял, а сейчас вот по туману прибывают, — сказал, а потом добавил: — Эк вы не вовремя. Какие уж тут корреспонденции. Тут не писать, а воевать надо.

По тягучему выговору с упором на «о» мы сразу угадали в нем уральца.

— ТОчнО, из-пОд самОй, из-пОд гОры МагнитнОй, — подтвердил он.

Он отчетливо себе представлял, что маленький плацдарм завислинского берега станет костью в горле для немецкого командования. Можно было не сомневаться, что оно отдает себе отчет, чем грозит ему этот участок пустынного берега. Весь день работала над этим плацдармом авиация, рвались мины, но штурмбатовцы так умело закопались, что выбить, сбросить их в воду не удалось. Рассказывая о пережитом дне, маленький загоревший человек с худым, нервным и все-таки чисто выбритым лицом, непрерывно куря, всякий раз прижигая новую папиросу от той, что была уже докурена, все время будто успокаивал нас, корреспондентов, неожиданно свалившихся ему на голову.

— …Мины противная вещь, но все-таки ничего, зарываются в песок и осколки не летят. Его авиация, конечно бы, из нас фарш сделала, но вы знаете, сам Покрышкин нас прикрывает. Ох, здорово воюет. Орел. И ребята у него прямо соколы. Между прочим, наш, уральский парень. Шестерых за день вот тут над Вислой сбили. Развиднеет, и увидите — из воды хвост торчит со свастикой, вот тут, рядом.

— Покрышкин один столько сбил?

— Я не говорю — один. Его ребята. Это точно. А там поди разбери, в какой машине именно он сидит. Немцы, те как-то различают. Наземный наблюдатель у них кричит по радио своим пилотам: "Ахтунг, ахтунг! Покрышкин!.."

В этот час одетая туманом Висла дремала. Порой становилось до жути тихо, и лишь лягушки надрывались в плавнях на той, на нашей стороне. Туман одеялом покрывал реку, берег, а выше мерцала лунная синева, как бы сотрясаемая огнями осветительных ракет: желтых — наших и белых — немецких.

Разведя подкрепление по стрелковым ячейкам, проверив караулы, наш уралец передал командование начальнику штаба батальона, тоже старшему лейтенанту, отправил на тот берег боевое донесение в кроки артиллерийских целей. Только после этого залез в блиндаж — тесную земляную нору, вкопанную в берег, где мы с Крушинским ерзали на соломе, тщетно пытаясь уснуть.