До Берлина - 896 километров

— Вот, возьмите… — сказал он. И перевел: — "…Невыполнение норм единичное — три удара, невыполнение норм вторичное — пять ударов, троекратное (здесь написано третичное) — десять…" Ммм… Ну вот тут еще: "Порча инструментов — пятнадцать ударов, нарушение распорядка — пятнадцать"… ну и так далее. А чем били, я вам сейчас покажу. — И он передал мне гибкий хлыст — стальной прут, облитый резиной. — Между прочим, продукция массового производства. Видите штемпель: "Эрих Бок верке. Франкфурт…" Так вот, несмотря на эти строгости, в лагере поднялось восстание, да какое — все тут к чертям разнесли и разбежались, ушли в леса. И знаете, кто его поднял? Да наши же, русские, вместе с местными поляками. Тут ведь очень боевые поляки — горняки, отличные партизаны. В особенности здорово действовали на железных дорогах, подрывали пути и мосты. И знаете, как их фамилии, этих русских? Тюхин и Телеев — так их поляки называли. Странные фамилии, правда?.. И вот как эти фамилии получились. Добавьте к этим фамилиям здешнее уважительное обращение «пан». Что выйдет? Да, да, именно: Андрей Пантюхин и Федор Пантелеев. Андрей — штурман сбитого здесь бомбардировщика дальнего действии, а Федор тоже наш летчик, а в прошлом бурильщик-нефтяник из Грозного, которого немцы отобрали среди военнопленных. Видите, какие паны тут воевали? Если не верите, спросите у пана Ежи, у хозяина этого дома, инженера-нефтяника, а еще лучше у его дочери пани Марыси, варшавской студентки, она была здесь в подпольной молодежной группе партии Роботничей.

Инженер-майор вышел из комнаты, поговорил с хозяйкой и вернулся ни с чем.

— Нет их обоих дома. Ничего, может быть, подойдут… Так вот, пока я вам расскажу, что эти достопочтенные паны Тюхин и Телеев натворили. Ну, сначала подбивали тут рабочих на саботаж. Даже лозунги у них свои были — "Команда икс, работа нихтс", "Чем хуже работаешь, тем ближе победа". Даже русское слово «помаленьку» тут все понимали. Ну, а потом и восстание подняли. На марше атаковали конвоиров, да так атаковали, что, перебив несколько вооруженных эсэсовцев, блокировали контору, разоружили полевых жандармов, зажгли нефтебаки, прострелили несколько цистерн с нефтью, а потом ушли в горы, унося захваченное оружие и продовольствие… Я не быстро рассказываю? Успеваете записывать?.. Так вот, когда из соседнего местечка подоспели каратели, восставших и след простыл. Гестапо тут десятка два-три людей расстреляло, но тех, кто в восстании не участвовал, а так просто, похватали на улице кого пришлось, заложников.

— Ну, а где же они сейчас, эти папы Тюхин и Телеев?

— Заинтересовались? Пригодится?.. Ну я рад, не зря со мной вечер проведете. Так вот этого-то я вам и не скажу. Не знаю. Я-то сам их не видел, я сюда со своим хозяйством позже прибыл, а население рассказывает. Когда наши части сюда подходили, первыми-то кавалеристы подошли, им бы трудно было на укрепления в атаку идти. Так вот в этот самый момент у немцев, что в укреплении сидели, за спиной как грянет «ура». Что такое? Окружение? Немцы развернули фронт, растерялись. Кавалеристы в атаку, а потом после боя встретились, все и узнали. Оказывается, кавалерийской части партизаны помогли. Одетые кто во что, но все при оружии. Двое подошли к командиру и докладывают:

— Разрешите представиться: лейтенант Красной Армии Андрей Пантюхин, штурман авиации.

— Старшина летчик-радист Федор Пантелеев.

Ну и, конечно, сидеть они тут не стали, люди-то в армии как нужны, особенно летчики. Но память они по себе оставили. Подождите, кажется, молодая хозяйка пришла. — И громко сказал:

— Пани Марыся! Пшепрашем до нас.

Вошла прехорошенькая девушка лет двадцати, одетая по-спортивному, в вязаном свитере и рейтузах, в горных ботинках на толстой подошве. Вошла, по-мужски протянула мне маленькую руку и неожиданным для ее миниатюрной фигурки грубым голосом представилась:

— Мария. — И вопросительно взглянула на инженер-майора.

— Пани Марыся, то есть российский дзеньникаж [3], он интересуется паном Анджеем и паном Тадеушем.

Марыся, девушка, видимо, в политических делах не без опыта, посмотрела на мои погоны, тряхнула пшеничным чубом и принесла любительский снимок. На нем было запечатлено трое: в центре она с немецким автоматом на шее, а по бокам весьма живописно одетые парни. Один коренастый, чернобровый, с квадратным лицом и тяжелой челюстью.

— То есть пан Анджей, — пояснила она.

Другой высокий, худой блондин, с удлиненным лицом и мечтательными глазами.

— То есть пан Тадеуш, — показала и вышла, стуча об пол подковами альпийских своих башмаков.

— С Федей-то этим, Тадеушем, у нее роман был, — тихо сказал инженер-майор. — Славная история, правда. Вот и напишите о них. И поставьте заглавие "Двое с неба".

Действительно, в ожидании самолета я написал такую корреспонденцию, но называлась она не "Двое с неба", такого заглавия у меня бы не пропустили, а "Пан Тюхин и Пан Телеев".

Наконец-то!

Обязательный инженер-майор в тот же вечер отправил корреспонденцию с офицером связи на армейский телеграф. Но надежды на то, что она увидит свет в «Правде», по совести говоря, мало. Мой начальник генерал Галактионов, военный до мозга костей, обожает оперативные корреспонденции о боевых действиях воинских подразделений, частей, соединений и не любит такие вот очерки, называя их художественным свистом. По возможности в набор он их не засылает, а если и зашлет, то недели две или месяц спустя пишет на уголке своим мелким, очень разборчивым почерком: "Устарело, в разбор".

Отправив очерк, долго бродил по садику перед зданием, где на полу, свернувшись и прижавшись друг к другу, как котята, мирно и беззаботно спали мои товарищи по десанту. Не спали только Янко и Ладислав. Сидели у стены, подперев ладонями головы, и молчали. У них было о чем молчать. Родная земля была близко, рядом, и скоро должна была сбыться мечта, с которой они, подняв руки, выходили из леса навстречу нашей воинской части, мечтая воевать с общим врагом уже на словацкой земле. А я ходил и раздумывал над своей миссией. Ведь как-никак предстояло приземляться в чужой, незнакомой стране. До оккупации жил я в своем Калинине, даже в Москву наезжал редко, а Чехословакии, разумеется, даже и во сне не видел. Нельзя сказать, что она была мне совсем неизвестна. Нет. С юных лет люблю чешскую литературу, увлекался Гашеком и Чапеком, читал в журнале "Иностранная литература" стихи Лацо Новомеского, Витезслава Незвала и других поэтов этой страны. А главное, корреспондентский путь мой не раз приводил меня к чехословацкому соединению, действующему на территории Советского Союза. Случайно посчастливилось даже стать свидетелем того, как это соединение, тогда еще Особый чехословацкий батальон, входило в свой первый бой с гитлеровскими войсками на Украине у села Соколово.

Я стал свидетелем этого сражения и с тех пор полюбил этих храбрых, дружелюбных, веселых боевников, смело и умело сражавшихся на советской земле за свою еще далекую тогда родину. Потом не раз наезжал в эту часть, которая постепенно превратилась из батальона в бригаду, из бригады в корпус. Корпус этот сейчас в составе нашего фронта в резерве. Он здесь, в Польше, недалеко от границы своей оккупированной родины. На пути в Кросно я посетил его. Все здесь были настроены оптимистически.

Генерал Людвик Свобода дружески принял меня в маленьком домике, служившем ему штаб-квартирой. Вышел ко мне в гимнастерке с закатанными рукавами. Мы присели на крылечке веранды.

— Завидую тебе, я бы тоже хотел так вот спрыгнуть в родную Моравию, как ангел с неба, но, увы, нам придется идти по земле, — говорил он. С дерева упало к нашим ногам переспевшее яблоко. Он поднял его, обтер носовым платком, предложил мне и, когда я отказался, стал есть сам, задумчиво продолжая разговор. — Вам только зенитную зону благополучно миновать, а там каждое дерево, каждый камень будет вам помогать… Язык? О, тебя там поймут, если не будешь трещать как пулемет. И ты их поймешь. Наш чешский — другое, а русский и словацкий — близкие языки.