Тревожные галсы

На мостик поднялся Грачев.

— Перехвачена радиограмма, товарищ командир. — Старший лейтенант протянул ему листок. — Передатчик работал где-то рядом с маяком, милях в тридцати от нас. Запеленговал мичман Крылов. Раскодировали легко.

Скляров вслух прочел:

— Да, не повезло капитану «Горбуши», — усмехнулся старпом.

Скляров, однако, молчал. И дело тут вовсе не в том, что траулер лишился хода; настораживало другое — если это «Горбуша», то зачем понадобилось капитану судна кодировать радиограмму? Такой текст, как правило, передается открыто.

— Давайте запросим «Горбушу»? — предложил Грачев. — Я мигом свяжусь. Ведь это такой случай...

— Это невозможно, — сухо заметил Скляров. — Вы что, разве забыли о приказе адмирала?

Скляров свернул листок, заглянул в рубку штурмана. Капитан-лейтенант Лысенков, черноглазый, с добродушным лицом, разложив на маленьком, узком столике карты и штурманские принадлежности, что-то высчитывал на бумаге. Увидев командира, он выпрямился, хотел было доложить курс, но Скляров остановил его: «Не беспокойтесь!» Командир склонился над картой и глазами разыскал маяк, расположенный на самой вершине огромной скалы. Скалу называли «Стрелой», она была отвесной и острой вершиной, казалось, вонзалась в небо. Когда тучи спускались над морем, они обволакивали ее, но огонь маяка далеко был виден кораблям.

— Значит, передача велась отсюда? — Скляров подозвал к себе Грачева и указал точку на карте.

Грачев согласно кивнул.

Скляров оторвался от карты, глянул на штурмана:

— Сколько миль до маяка?

— Сорок две.

— Так, сорок две, — повторил Скляров. — А какая здесь гидрология моря?

Лысенков еще матросом служил на Севере, после училища четыре года плавал штурманом и театр знал отлично.

— Камень, песок, подводные скалы, — перечислил штурман и уточнил, что это — ближе к фарватеру. А у берега — ил, течение, косяки касаток.

— А косяки при чем? — усмехнулся капитан второго ранга.

— Для справки, товарищ командир. Тюленей там много, это и приманивает касаток.

«Противник», почуявший опасность, сразу вроде бы умнеет. Тут надо быть настороже, чтобы и самому не ошибиться.

— Вот прочтите, — и Скляров отдал радиограмму Лысенкову.

— Все ясно, — подал голос штурман, — траулер радирует в базу. Только к чему последняя фраза: «Жду ваших указаний»? Каких еще указаний, если любому моряку ясно, что в таких случаях делать.

— И меня это смущает, — Скляров свернул листок. — Нет, тут какая-то маскировка.

И Скляров, уже не сомневаясь в том, что «противник» замышляет какое-то дело, приказал Грачеву внимательно слушать волну, на которой перехватили депешу.

— Ухо держите востро. Уж не мы ли оказались для кого-то «сетью», лишившей их хода?

— Может быть, — поддержал командира старпом.

Скляров, глядя на Комарова, невольно залюбовался им. Ладный, всегда в отутюженной форме, он нравился ему. «Форма — зеркало души», — не однажды говаривал старпом матросам, по-своему переиначивая известную пословицу. И лицом хорош — бронзовое, открытое, умное. Вырос на Кавказе, неподалеку от аула Мегеб в Дагестане — родины прославленного подводника, Героя Советского Союза Магомеда Гаджиева. Должно быть, потому и с новичками всегда начинал беседу о Гаджиеве. Отец Комарова в годы войны служил на Балтике, был акустиком на тральщике. В одном из походов обнаружил шум винтов немецкой лодки. По его данным командир атаковал ее глубинными бомбами. Комаров-старший был награжден орденом. «Сынок, ты видел сколько у меня медалей? — спрашивал его отец. — Десять, а орден один. Так это за ту самую субмарину...»

После окончания военно-морского училища Комаров-младший служил на Балтике, командовал сторожевым кораблем. Потом попал на Север. В прошлом году Комаров вступил в должность старшего помощника на «Бодром». Капитан первого ранга Серебряков ему говорил: «Старпома называют железным человеком, не стану утверждать, так ли это, но хотел бы предупредить, что без сердечности к людям ничего не сделаешь, иначе самому море станет в тягость». Комаров проявил себя грамотным офицером. Как-то на учениях во время поиска подводного «противника» корабль потерял контакт с субмариной. В последний момент Комаров, однако, вывел корабль на боевой курс, и подводная лодка не ушла, она была вынуждена всплыть от взрывов глубинных бомб. Уже после на берегу на «Бодрый» пришел командир подводной лодки и, дружески пожимая Склярову руки, — он был давно знаком с командиром «Бодрого», — попросил показать ему старпома. «Я люблю таких отчаянных, как он. Ведь я же выбросил искусственные помехи, ушел в сторону подводной скалы, и все же он не струсил, умело маневрировал и накрыл лодку. Конечно, я мог бы уйти, сделать вид, что бомбы разорвались где-то рядом, но я люблю честный поединок и потому всплыл, а значит, признал себя побежденным».

А Комарову он сказал, и тоже не без улыбки: «Вы — храбрец, риск вам по душе. А вот я, кажется, себя переоценил. А точнее — вас недооценил».

«Комаров настоящий романтик, хотя и не восхищается морем», — подумал сейчас Скляров, и эта мысль его как-то согрела. Ему всегда было приятно, что рядом находились мыслящие люди.

Скляров подошел к переговорной трубе, запросил пост акустиков.

— Что слышно?

— Чист горизонт!

Скляров в душе чертыхнулся, когда наконец дадут о себе знать лодки «противника»? Он стоял у правого крыла мостика и, казалось, безучастно глядел на серо-зеленое море. Оно катило сизые, белопенные волны. Вдали эти волны были небольшими, но чем ближе подходили к кораблю, тем становились крупнее, словно набухали, и вот уже глухо, надрывно ударяли в железный борт корабля. Солнце висело над головой, то и дело его закрывали грязно-черные тучи, и тогда густо-синее небо с косяками белых, как морская пена, облаков становилось каким-то угрюмым, далеким и совсем чужим.

«Я боюсь моря, Паша, и не потому, что не умею плавать, — горластое оно твое море, какое-то дикое и злое, — пришли Склярову на память слова жены. — Кажется, я немножко привыкла к нему и все же боюсь».

На рассвете, когда он уходил на корабль, Зина уже не спала; она в халате ушла на кухню, быстро вскипятила ему чай, достала масло, колбасу и, сидя за столом, глядела, как он ел.

— А чего сама не ешь, тебе ведь надо... — сказал он.

Она улыбнулась, голубые глаза заискрились:

— Ты знаешь, о чем я сейчас вспомнила?

— Ну, говори.

— Как мы купались на речке. Я тогда еще была студенткой. Поплыла через речку, хотела доказать тебе, какая я сильная, да выбилась из сил, течение меня понесло в сторону. Хочу тебе крикнуть, чтобы помог, да не могу — стыдно. А потом ты как-то сам догадался, что мне тяжело, и подплыл. Я тогда чуть не захлебнулась, а ты даже не заметил. Вот так!

«Я-то заметил, да промолчал и сейчас тебе не скажу», — подумал Скляров.

— Ты когда теперь вернешься? — глухо спросила она; лицо Зины стало хмурым, искорки в глазах угасли. Ей всегда становилось грустно, когда он уходил в плавание; она сразу чувствовала себя одинокой, словно ее высадили на далеком и необитаемом острове, где живут звери да птицы на деревьях вьют гнезда.

Он сказал, может быть, вернется через день, может, через два, а то и неделю пробудет. И тут, чтобы хоть как-то ободрить жену, успокоить, он ласково сказал:

— Я буду думать о тебе. — Он привлек ее к себе. — Только рожай мне сына. Наследника. Может, плавая в далеком море, я и ему прокладываю белую дорогу.

— Не надо, Паша, загадывать, — также ласково ответила она. — Я тоже об этом думаю. Но не надо загадывать. — Она отбросила со лба челку светло-рыжих, как стебельки пшеницы, волос. — Мог бы и не уходить в море, пока я вот в таком положении. Одна же я тут остаюсь...

— Служба, Зинуша. А ты вовсе тут и не одна. Жена комбрига Серебрякова рядом, соседка Валя, кстати, тоже ведь недавно дочь родила.