Огненная земля

Баштовой замечал, как тоскует жена, с тревогой ожидая часа расставания. Она теперь не могла итти с ним, но знала, что такое десант морской пехоты, что такое «первый бросок».

Вот близок дом. Баштовой почти бежал, то и дело ступая в лужи. Не беда! Он снимет дома сапоги, и жена просушит их. Вместо сапог он наденет домашние туфли, скроенные и сшитые ею из его старой шинели. Она сейчас так удивительно просто и ловко хозяйничала в их домике… Он навсегда запомнит контратаку на школу Станички — предместья Новороссийска. Школа стоила батальону немало жизней, но немцы штурмом снова захватили ее. Тогда при свете германских ракет моряки молча пошли в контратаку. Ольга поднялась вместе со всеми и достигла кирпичной разрушенной стены. Многие были убиты. Ольга упала, и он ринулся к ней, думая, что она тоже убита, но увидел, как сильно ее руки сжимали автомат. Короткие красные с голубым искры вырывались из ствола, и плечо ее дрожало от плотно прижатого к нему приклада. Они отбили школу Станички в ту ночь…

Баштовой, запыхавшись, почти вбежал на крыльцо и постучал. Жена как будто ждала его, где‑то близко притаившись, — так быстро она открыла дверь.

— Ваня! Так долго сегодня!

— Оля, не спишь?

— У нас гости. Ждем тебя. Павел пришел с Тамани.

— Павел Пришел? Отлично. Я давно не видел его.

— У нас Курасов с Таней…

— Тоже отлично, Оля.

— Как может быть иначе, — сказал Звенягин, выходя навстречу хозяину, — хотел бы я знать, как мог ты сказать иначе? Здорово, Иван.

— Здравствуй, Павел! — Баштовой обнял Звеня- гина. — За вами прислали с Тамани?

— Эх ты, муж! Сразу за дела…

Звенягин маленький, с откинутой назад головой, резко покачивая плечами, пошел вперед. В комнате на диване возле Курасова прикорнула Татьяна, полуобняв его и положив ему голову на грудь. Услышав шум, она встряхнула головой, — светлые волны рассыпались, — высвободила из‑за спины Курасова руку и протерла глаза.

— Пришел?

— Пришел, — ответил Курасов.

Таня, не скрывая своей радости, спрыгнула с дивана навстречу Баштовому.

— Танюша, будь готова, — сказал Баштовой, шутливо вытирая губы. Они поцеловались.

— Ольга, смотри, — Звенягин погрозил пальцем Баштовому, — пореже пускай в дом красивых подруг.

— Курасов, ты должен рассказать нам про нашего нового командира. Ты слышал, Павел? Курасов нам его привез.

— А Тузина ты хорошо знал?

— Встречались по службе, — неохотно ответил Звенягин. — Здесь разве узнаешь человека? В деле сразу разбираемся, кто каков. Вот и в новом нашем комбате скоро разберемся…

— Скоро? — переспросил Баштовой, взъерошивая свои белокурые волосы.

Звенягин, старательно размешивая сахар в стакане чая, ответил не сразу.

— К тому идет, — протянул он. — На Тамани доколачивают немцев, на Крым надо выходить, а то и так наш левый — черноморский фланг что‑то отстал. Армия к Днепру вышла. Долго казенный харч зря нам переводить нельзя… Ну, ладно, Иван. Ты видишь, как мы самоварчик сообразили с Татьяной? Сами ставили. Поет, как Лемешев. Ходим к тебе и завидуем, Ваня. Ты же человек необыкновенный.

— Действительно, такое отмочишь…

— Ты счастье на войне нашел, жизнь. Многие теряют сейчас и счастье, и жизнь, и уверенность, а ты находишь. — Звенягин повернулся к Курасову, попрежнему сидевшему молчаливо возле Тани. — Учись, парень, У Баштовых правильной жизни.

— Учусь, Павел Михайлович.

— Врешь, не учишься.

— А вы, Павел Михайлович?

— А что я? — Звенягин засмеялся, его узкое смуглое лицо сразу стало очень юным, живые черные глаза заблестели. Потом он сразу посерьезнел, и в хмури его строго очерченных бровей появилась озабоченность. — Вот мне тоже одна нравится. Тамара есть такая; на Тамани она сейчас. Красивая, ничего не скажешь.

— Тамара девушка с огоньком, — сказал Баштовой, — я знаю ее.

— Если с огнем сравнивать, то… есть у нее огонь, но… какой‑то не тот, — бенгальский. Да, бенгальский, — раздельно произнес Звенягин. — Горит, блестит, красиво! А даже папироски не Прикуришь. Один холодный блеск россыпью.

— Молодая же она совсем.

Звенягин встал, откинул голову, глаза его сияли.

— Ах, все пустое. Курасов, не прогадай. Нашел хорошую девчину, женись.

Курасов смутился, искоса посмотрел на Таню.

— Павел Михайлович, может быть, перейдем на другой курс?

— Говорите, говорите, Павел Михайлович, — попросила Таня.

— Да что мне говорить? Вы вот думаете, я не знаю, чего вы к Баштовым зачастили? Учитесь семейной жизни.

— Да ничего подобного, — смутился Курасов.

— На вашем месте другие бы сейчас где‑нибудь у кустов обнимались, целовались, а вы на огонек к семейным людям. А вот цветы надо было догадаться привезти и Ольге!

Звенягин подошел к чуть повядшим розам, гладиолусам и астрам, расставленным на тумбочках и на комоде, наклонился над цветами.

— Мы и принесли Оле, — вмешалась Таня.

— Ты принесла, а не он… А тебе кто? Курасов. Вез из Батуми, знаю. Необычайное происшествие на флоте: морской офицер в здравом уме и твердой памяти везет из Батуми в Геленджик цветы, в пути ухаживает за

— Неужели это так необычно? — спросила Ольга.

— Необычно. Если бы Курасов утопил подводную лотку и то меньше бы говорили. Так вот, Татьяна, распишем вас, как говорится, в том же самом Геленд- жикском загсе, куда водили мы наших Баштовых. Я принимаю Курасов, ее в свой дивизион. Муж и жена должны быть вместе. Уйдешь, Татьяна, из госпиталя от своего начальника Рудермана?

— Я и так уйду от Рудермана.

— Послушаем, — склонив голову набок, сказал Звенягин, — каким образом? Опять через забор?

— К Букрееву уйду, в батальон… Я хотела сразу перейти в батальон, но Тузин мне не нравился.

— Так, так, продолжай.

— Тузин не нравился. Такой это раскисший сухарь, а Батраков вообще женщин ненавидит.

— Точно, — подтвердил Звенягин.

— Букреев, судя по словам Анатолия, хороший человек. Вот к нему пойду и попрошусь.

— К Букрееву? Тут надо померекать.

— Я была в морской пехоте. На перевалах была, зимой.

— На перевалах! На перевалах матросы бились на земле, а ты позади раненых перевязывала, — строго начал Звенягин. — А морская пехота в десанте совсем другое. Спроси у Ольги, что это значит. Ты знаешь, как немцы побережье укрепляли? Так вот, Татьяна. Повоевала ты достаточно. Кончится война, будете примерными женами, детей будете рожать, бросите автоматы, пистолеты и займетесь своим делом.

— Рано еще об этом говорить, — возразила Таня. — Рано.

— Сами мы с врагом справимся. Ты еще ни одного ребенка не родила, а в десант… Ты должна испытать чувство материнства…

Таня порывалась что‑то сказать Звенягину, но, видимо, сдерживалась. Щеки ее горели.

— Прости, если что не так, — сказал Звенягин, — и давай поставим другую пластинку. Нет, я хочу продолжать разговор. Если хотите знать, если хотите знать…

— Ну, ну… хотим знать.

— Я уже имела ребенка, Павел Михайлович, — выпалила она.

— Имела? — Курасов нахмурился.

— Вот оно что, — Звенягин шутливо почесал затылок. — Как же это так?

— У меня был муж, военный командир. Он был убит под Москвой. Ребенок мой с мамой.

— Мама где? Что же ты молчала до сих пор! — воскликнул Баштовой.

— Мамы нет и нет… ребенка. Не спрашивали, и молчала. — Таня охватила лицо руками и по пальцам потекли слезы. Курасов усадил ее рядом с собой, и по его лицу было заметно, что он не знал, как ему держаться.

— Вот такие дела! — Звенягин покряхтел. — Растревожили раны.

— Что с мамой все же? — спросил Баштовой, присаживаясь к Тане. — Умерла, что ли?

— Не знаю. — Таня отняла руки от лица. — Мама была в Новороссийске, а потом неизвестно где… Когда мы вошли в город, там была всего одна женщина, на Анапском шоссе. Я сразу поехала туда. Это была чужая женщина. Мамы не было…

Таня рыдала. На лице Курасова выступили красные пятна. Баштовой поправлял фитиль лампы, искоса посматривая на Звенягина.