Огненная земля

Букреев бросился на врага, как на зло, которое он должен уничтожить, несмотря ни на что, несмотря на то, что он еще хочет жить, несмотря на то, что у него семья, ожидавшая с трепетом его возвращения у высоких обрывов геленджикской бухты.

Еще немного. Еще!

Букреев ворвался в траншею. И как всегда, все было решено еще в тот миг, когда люди подняты чьим‑то примером и брошены вперед. Врага докалывали, достреливали, расходуя остатки человеческой ярости и воинской злобы.

Теперь надо итти дальше, вплоть до моря. И Букреев пошел вперед, заглатывая воздух, который уже не мог напитать его. В ушах стучало. Атака вершины далась нелегко. Он не мог разобрать, зачем зовет его Манжула. Мимо бежали красноармейцы. Подковы сапог высекали искры о камни. Пахло потом, кислым сукном и сернистыми запахами взрывчатки. Букреев ступил еще несколько шагов, почувствовал, как заколебалась под ним почва и вершина раскачалась, как качели, повеял ветер, какой бывает, когда падаешь вниз, и так сладко и больно замирает сердце.

Букреев упал. Надо подняться. Он царапал землю, прелые корневища трав вылетали из‑под его пальцев. Ветер донес к нему шумы атаки, и все провалилось, исчезло…

Десантники ворвались на последнюю, четвертую, вершину Митридата. Многие ползком, на четвереньках, сцепивши судорожными пальцами свое оружие, чуть ли не в зубах держа последние запалы для гранат.

С гранатами и оружием они бросились на врагов, захвативших часовню — последний укрепленный кусок горы, и молча, с хрипом, выбили, вырезали тех, кто там еще пытался сопротивляться.

Заросшие бородами, израненные, ворвались они сюда, принеся ярость мщения и тоску по загубленным немцами жизням. Бойцы Огненной земли взлетали сюда как первые орлы, начавшие полет до Измаила.

Где‑то вставило солнце. Темнота дрогнула. Все увидели блеснувший над обрывом обрез воды, неясные очертания города, лежавшего у подножия горы. Все увидели полковника с хмурым посеревшим лицом. Полковник бросил в кобуру пистолет и потер ладони, поеживаясь от пронизывающего ветра.

Причалы таранил Рыбалко. По улицам Керчи с изумительной настойчивостью двигался Батраков. В это время Манжула вносил командира. На его плече висели два автомата дулами книзу, обмундирование было порвано и забрызгано кровью, колени разбиты до костей. Он бережно опустил Букреева, а потом поднялся медленно на ноги и строго сказал обступившим его морякам: «Жив».

Гладышев стал на колени возле Букреева, подложил руку ему под затылок, приподнял. Букреев очнулся и страдальческая гримаса дернула его губы. Прижавшись локтями к камням, он хотел подняться, но его сразу подхватили десятки рук и осторожно поставили на ноги.

Моряки смотрели на него с благодарностью. Они вышли сюда, к ним идет помощь Великой земли. Букреев был вместе с ними все героические дни.

— Ребята, мы будем жить! — сказал Букреев. И на лице его появилась улыбка, сдержанная, с хитринкой, и смех задрожал где‑то в уголках черных глаз, у сжатых губ.

Снизу, распуская искристый хвост, взлетела ракета— условный сигнал. Причалы были полностью в руках Рыбалко. Полковник быстрыми движениями пальцев застегнул ворот гимнастерки, веселым голосом приказал:

— Сигнал кораблям!

Невдалеке от часовни быстро сложили в кучи обломки патронных ящиков, ивовых корзин от снарядов, выброшенные из блиндажей матрацы и разную рвань. Все это сверху полили керосином из немецких конистров. Костры загорелись. Вначале поднялся черный дым, а потом светлое пламя. Дым посветлел и высоким столбом поднялся кверху. Огни загорелись под рев истребителей. Летчики снижались, проносились низко над вершиной, раскачивали крыльями, на которых краснели советские звезды. Пикировщики сбросили бомбы у подножья первой вершины и не по курсу уходили, атакованные шестеркой «Яковлевых». От таманских берегов снимались корабли поддержки. Их вел Курасов, еще ничего не знавший о гибели своей невесты.

Возле часовни, с наветренной стороны, расположилась группа моряков и красноармейцев. Они сидели на корточках и на ящиках и жадно курили. Степняк с усталым видом протянул вновь подошедшим красноармейцам пачку трофейных сигарет и к ним потянулись окровавленные пальцы. Внизу, по шоссе, открытому первым лучам солнца, бежали автомашины. Германские солдаты умело спрыгивали и сейчас же ложились, а затем перебегали змейкой ближе к горе, накапливаясь у подножия. С хитроватым безразличием смотрел на эту картину Степняк.

Из ночного тумана выплывали высоты крепости, похожей на замок. Крепость стояла над большим серым озером, накрытым длинной ветровой волной. Из крепости, от черных провалов светотени показались острые огоньки и донеслись тяжелые звуки. Снаряды впились в гору, ниже вершины. Раскатный гром пронесся над проливом. Вниз, оттуда, где упали снаряды, летели комья и, смешиваясь с туманом, поднимались коричневые дымки.

О камни стучали и звенели лопаты. Красноармейцы сноровисто рыли траншеи, подтягивали трофейные пулеметы и пушку, подносили снаряды. Они готовились оборонять эту древнюю гору, чтобы немного спустя, когда пойдут корабли, спуститься в поляну, туда, где под первыми лучами солнца, пробившими тучи, засияли курганы Юз–Оба.

Букреев стоял рядом с Гладышевым, чувствовал его локоть и видел крепость, золотое солнце, бурный пролив, бьющий сильной волной по скалам горы Митридат и косое пламя над Огненной землей, пламя, поглотившее много прекрасных жизней, но осветившее будущее.

1944— 1945 гг

Редактор И. Нович

Отпечатано с матриц под наблюдением капитана Заводчикова В. П.

Технический редактор Дозждев И. М.

Корректор Мусатова Е. А.

Г 124 225.Подписано к печати 3/V 1946.Изд. № 2012/Л.

Объем 23¼ п. л. Заказ № 796.

notes

1

Еникаль — крепость в восточной части Керченского полуострова. Еникаль стоит на обрывистом мысе; возле всегда идет сильная волна пролива и во времена нереста — рыба.

2

ДШК — крупнокалиберный пулемет.