Алые погоны (повесть в 3 частях)

Борис Изюмский

Алые погоны

Повесть в трех частях

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НАЧАЛО ПУТИ

ГЛАВА I

Капитан Боканов не спеша застегнул шинель и, взяв вещевой мешок, вышел из вагона на перрон. Офицер был высокого роста и казался еще выше в узкой длиннополой шинели с артиллерийскими петлицами. В размахе широких плеч, в больших грубоватых руках угадывалась сила. Капитану было лет за тридцать, но его старили глубокие складки у рта и выражение усталости на лице, — не той дорожной усталости, которая исчезает после крепкого сна и умыванья, а той, какая бывает у людей, много испытавших на войне и еще не отошедших от нее. Серые зоркие глаза на обветренном лице смотрели по сторонам с живым интересом.

По взгорью, вверх от замерзшей реки тянулись одноэтажные каменные дома, окрашенные светло-сиреневой или зеленоватой краской, казавшиеся очень уютными со своими крылечками под навесами, с разноцветными, веселыми ставнями. Справа виднелись полуразрушенные корпуса завода, элеватор в строительных лесах и красное длинное здание, похожее на склад.

Широко шагая, Боканов стал взбираться по крутому подъему в город. Навстречу ему с горы мчались на салазках дети.

Неделю назад, получая в Москве назначение на работу воспитателем в Суворовское училище, Боканов не представлял себе достаточно ясно своих будущих обязанностей. Все казалось ему смутным и неопределенным. Судя по тому, что его, командира дивизиона, отозвали из Действующей армии в Управление кадров, дело, которым ему предстояло заняться, было важным и большим.

На фронте Боканову приходилось не раз видеть в газетах фотографии суворовцев, читать о них статьи, — всегда восторженные, но зачастую содержащие в себе общие фразы о «воспитании нового военного человека». В Москве ему сказали, что работа воспитателя очень ответственна, и это было почти все, что он знал пока о ней…

На площади, выложенной булыжником, Боканов спросил у проходящего мимо железнодорожника, где Суворовское училище.

— Да вон, недалеко, — указал тот на белое с колоннами здание, похожее на помещичий дом середины прошлого столетия.

Капитан Боканов невольно ускорил шаг. Проходя по аллее высоких, в снежных горностаевых накидках тополей, он, не отрываясь, смотрел на красивое здание в три этажа, обнесенное решетчатой оградой, за которой виднелись сад и большое белое поле стадиона.

По бокам парадного входа в училище на каменных подставках лежали тела орудий грубого литья, — наверное, еще петровских времен, — и сложенные пирамидами чугунные ядра.

В комнате дежурного по училищу Боканова приветливо встретил невысокий майор. Китель плотно облегал его выпуклую грудь, а глянцевые голенища — икры ног.

Просмотрев документы, майор благожелательно оглядел Боканова и воскликнул:

— Нам такие нужны!

Он не пояснил, какие именно, и забросал капитана вопросами: не голоден ли он, где думает остановиться на квартире, когда пойдет представляться генералу?

— Не знаю, когда удобнее, — нерешительно, словно советуясь, произнес Боканов. — Нужно бы привести себя в порядок.

— Генерал сегодня будет, наверное, часам к шестнадцати. Его в Военный совет округа вызвали… А привести себя в порядок я вам помогу, — с готовностью отозвался майор. — Пойдемте прежде всего в душевую, там рядом и парикмахерская. Потом — в столовую. Собственно, я вам еще не представился, — спохватился он: — майор Тутукин, командир пятой роты, — и он протянул Боканову маленькую упругую ладонь.

— Рад познакомиться, — отвечая на рукопожатие, сказал Боканов, — и очень благодарен за участие… А что, ваша пятая рота — старшая?

— Вещевой мешок вы пока здесь оставьте… Пятая рота? Нет, в ней у нас как раз самые маленькие: десяти-двенадцати лет. Старшая рота — первая, подполковника Русанова, там пятнадцати-шестнадцатилетние.

— Насколько я знаю, малыши должны семь лет учиться в Суворовском? — спросил Боканов, вынимая из вещевого мешка мыло, полотенце и завертывая все это в газету.

— Семь… О, за этот срок мы им такую военную закалочку дадим! — убежденно воскликнул майор. — Сдадут экзамен на аттестат зрелости по программе десятилетки, кое-кто даже золотую или серебряную медаль получит. А потом — в офицерское училище. В нем еще два года, и — получай, Родина, двадцатилетнего лейтенанта!.. Ну, пойдемте, пойдемте. Я покажу вам, где помыться, и накормлю вас. — Тутукин повел за собой Боканова, приказав сигналисту внимательно следить за часами и по телефону вызвать помощника дежурного офицера.

После завтрака, во время которого майор охотно рассказывал о порядках училища и жадно расспрашивал о фронтовых делах, Боканов попросил показать ему училище.

— С удовольствием, — живо согласился Тутукин, — тем более, что я и сам собирался обойти учебный корпус.

В вестибюле Боканов на секунду задержался у портрета Суворова, изображенного во весь рост. В зеркалах на стенах портрет множился, — на Боканова отовсюду смотрело с хитрецой улыбающееся лицо великого русского полководца.

По широкой мраморной лестнице, с цветами в вазах, офицеры поднялись на второй этаж. Паркетный пол широкого коридора гулко звенел под ногами. В просторной комнате, украшенной портретами маршалов Советского Союза, висела огромная карта фронтов Великой Отечественной войны. Чья-то заботливая рука уже отметила очередное продвижение наших войск.

Во всем здании преобладали светлые тона, и от этого оно казалось залитым светом, наполненным свежим воздухом.

Офицеры повернули вправо и очутились у двери с надписью: «Суворовский кабинет».

Майор Тутукин пояснил:

— Здесь собраны картины из жизни Суворова, работы о нем воспитанников, книги о Суворове.

Майор спешил. И не только потому, что минут через двадцать заканчивались уроки: ему хотелось подольше задержаться с Бокановым в своей роте, — невинное тщеславие ревностного служаки!

Когда Боканов осмотрел в пятой роте, казалось, все, что было возможно, Тутукин остановился еще у одной двери, почти незаметной в глубокой нише.

— Уголок живой природы. Зайдемте? — нерешительно спросил он.

Майор считал эту комнату своим «незаконным детищем», проявлением слабости, и сомневался: нужно ли было устраивать подобный «зверинец», как он назвал уголок живой природы, который редко кому показывал.

В небольшой светлой комнате на столе стоял большой аквариум с золотыми рыбками, на окнах покачивались клетки с птицами, в углу зарылся в пожелтевшие листья еж, а по полу, прохаживалась, прихрамывая, галка.

— Воспитанница моего Максима Гурыбы, — усмехаясь, сказал Тутукин. — Он страстный натуралист. Крикнет ей: «Галка!», а она в ответ: «Кра-кра!» «приветствует», говорит Максим. Но заметьте, только его — другим не отвечает.

— Я больше всего боялся, — признался Боканов, — увидеть здесь казармы и оловянных солдатиков, лишенных детства.

— Детства хватает, — хмурясь, проворчал майор. Он уже мысленно ругал себя за то, что показал «зверинец» новому человеку: чего доброго, тот подумает, что в пятой роте вместо, воинского воспитания птичек разводят.

— Да, детство — это понятно… Но строгость особенно нужна! Он внимательно посмотрел на Боканова, как бы предостерегая его от чего-то или предлагая союз. Только значительно позже Боканову стало многое понятно в этом разговоре.

Заиграла труба. Тутукин и Боканов вышли в коридор.

— Сча-стливого пути, товарищ преподаватель! — громко прозвучал хор детских голосов из-за двери ближайшего класса.

— Сча-стливого пути, — чуть глуше послышалось из-за следующей двери.