Алые погоны (повесть в 3 частях)

Василий Лыков рос в крестьянской семье, его рано приучили к бережливости и хозяйской расчетливости. В училище он первое время собирал в бане обмылки и складывал их в мешочек — «мамке передать». Пользуясь положением старшего в отделении, Лыков выбирал себе самые лучшие, по его мнению, ботинки, самый лучший кусок пирога, самую лучшую койку в спальне. В каждое дело он старался внести хозяйственную основательность. Парта его имела дверцу с замочком, сверху на ней лежало расписание под стеклом, а позади, на стене, Лыков аккуратно прикрепил газетный лист бумаги, чтобы не пачкать спину и локти о стену.

Он любил «поражать» своей силой. Подойдет вразвалочку к Савве Братушкину и, согнув руку так, что под гимнастеркой вздуются твердые шары мускулов, предлагает, будто подарок делает:

— Попробуй!

Савва тычет пальцем бицепсы, тискает их руками и с некоторой завистью говорит:

— Ничего…

Лыкова, видно, эта оценка не удовлетворяет. Взяв Братушкина за ремень, он, не спрашивая его согласия, сообщает:

— А вот я тебя приподниму, — и, понатужившись, действительно отрывает его от пола.

За одной партой сидят Семен Гербов — спокойный, рассудительный юноша с задумчивым продолговатым лицом — и худощавый, почти смуглый Володя Ковалев, быстрый в движениях, прямой и вспыльчивый.

Дружба у Володи с Семеном началась со второго дня их прибытия в училище. Они приехали одними из первых. В коридорах было пусто и тоскливо, — совсем не так, как рисовалось в воображении, когда ехали сюда. По неуютным, необжитым комнатам бродили одинокие фигуры в самой разнообразной одежде. В списке Гербова и Ковалева сначала поставили рядом. Потом расстояние между ними с каждым днем росло, заполняясь новыми фамилиями, а дружба их крепла. Началась она так: Василий Лыков, увидя в библиотеке в руках у Ковалева «Таинственный остров», выхватил книгу и заявил библиотекарю: «Эту я читать буду». С вызывающим видом он надвинулся выпяченной грудью на Володю. Подошел Семен Гербов, — он был таким же широкогрудым, как Лыков, но чуть ниже его, — протиснулся боком между спорящими, спокойно взял книгу из рук оторопевшего Василия и сказал, возвращая книгу Ковалеву: «Он прочтет, тогда тебе передаст. Ясно?».

Лыков оглядел Гербова зло и внимательно, круто повернулся и вышел, бормоча угрозы.

Семен был нетороплив в движениях и немного мешковат, говорил медленно, сначала подумав, и от этого сказанное им звучало особенно значительно. Он был очень миролюбив, и вывести его из равновесия казалось невозможным.

У Семена не было родных, кроме старого дедушки в дальней деревне Витебской области. Мать умерла за три года до начала войны, старший брат был замучен в гестапо, а отца-партизана выдал полицай Тимка Ковальчук, появившийся после плена в их селе. Фашисты сожгли отца Семена на костре. Семен ушел к партизанам в лес, а после освобождения местности Советской Армией был усыновлен артполком, где его за боевые заслуги в 13 лет приняли в комсомол и прислали в училище «для дальнейшего прохождения службы», как было написано в направлении.

Дружба Семена и Володи лишена была нежности, но за внешней сдержанностью отношений скрывалось теплое, прочное чувство.

Когда Ковалев однажды заболел, Семен ежедневно приходил в санчасть и часами просиживал у койки друга. Гербов за годы войны отвык от учебы, отстал и теперь не всегда мог побороть в себе желание отодвинуть «на потом» выполнение неприятного задания. Особенно не давалась ему математика. «Эти уравнения непобедимы», — обреченно говорил Семен, захлопывая задачник. Ковалев стал заниматься с ним. В субботу вечером, когда все уходили в кино, Володя запирал в классе на ключ своего друга наедине с задачником, а когда приходил из кино, проверял, как решены задачи. Он был неумолимым, требовательным учителем — и уравнения сдались.

К службе в армии Володя готовился упорно. Решив, что он физически слаб, он закалял свое худощавое, но сильное тело: зимой обтирался ледяной водой, а если поблизости не было офицера, то и снегом. «Хорошо было бы, как Суворов, совершать по утрам, в любую погоду, прогулки верхом», — часто думал Володя. Он достал гантели и упражнялся по системе Анохина. Дома, во время каникул, он спал на голом полу, и его мать, Антонина Васильевна, не решалась перечить, простодушно предполагая, что это — крайности современного физического воспитания. Чтобы развить выносливость, Ковалев решил четверо суток не брать в рот ни капли жидкости. На третий день он, наконец, не выдержал такого испытания и был очень недоволен собой.

В первые месяцы пребывания в училище на Володю то и дело наскакивал с кулаками Лыков, не забывший поражения в библиотеке. Лыков был шире Володи в плечах и сильнее. Володя начал обучаться приемам бокса и однажды поразил всех: он закатил обидчику классический «хук справа» и тем утвердил свою независимость.

Даже в развлечениях Ковалев, быть может не всегда сознательно, стремился найти что-то такое, что будет полезным для будущей нелегкой службы. А что она будет нелегкой, он ни минуты не сомневался, и его особенно привлекала мысль о преодолении больших трудностей. Володя первый предложил создать в роте автокружок — изучать мотор и управление машиной, — тем более, что гараж училища находился рядом. Но если другие записались в кружок в поисках развлечений, то Ковалев отнесся к новому делу серьезно.

— Офицеру, — убежденно сказал он Семену, — надо уметь самому управлять машиной.

Увлечения Ковалева были разнообразны, но преобладало в них одно устойчивое желание: как можно лучше подготовить себя к военной службе, походить на отца, погибшего на фронте в прошлом году.

Володя читал журнал «Военный вестник», в котором понимал не все статьи, но старательно выписывал в особую тетрадь высказывания полководцев, схемы, таблицы. Он часами просиживал над разбором операций наших войск на фронтах Отечественной войны. Книгу о Суворове, подарок матери, он исчертил пометками, надписями на полях и часто перечитывал ее.

Володя любил мечтать о том, как он положит начало новой военной тактике, как после победоносного окончания Великой Отечественной войны воздвигнет непреодолимые для врага укрепления на границах Советского Союза, напишет новую книгу «Наука побеждать».

…Боканов не знал, да и не мог так быстро узнать своеобразие характеров, склонностей, взаимоотношений в своем отделении, потому что не вошел еще в глубинное течение его жизни. Течение это проходило где-то рядом, близко, но пока еще не захватывало его. Да и не всякому дано было войти в это течение. Воспитатель мог проработать годы, так и не узнав внутренней жизни коллектива. Но если дети признавали его своим, близким и достойным уважения человеком, «тайны» переставали существовать для такого воспитателя и каждый день приносил ему радость душевной близости с воспитанниками.

У Боканова этой близости не было. Его приказания выполнялись под нажимом. Относились ребята к нему неплохо, но без теплоты. И он начинал подумывать: да нужна ли здесь, в закрытом военном учебном заведении, пресловутая сердечность? Сами условия — воинское звание, форма, жесткий распорядок дня, отношения подчиненных и начальников — не располагали к задушевности, возможно даже предусматривали сохранение «полосы отчужденности», привносили воинскую суровость во взаимоотношения.

ГЛАВА IV

В комнате офицерского отдыха приятный полумрак. Поблескивают зеркала. На большой картине в ожесточенной схватке сбились в клубок уланы и кирасиры. От камина веет теплом. Тают и никак не растают хрустальные льдинки люстры…

Прямо под ней, так, что свет, словно колпаком, накрывает небольшой столик, командиры первой и пятой рот — подполковник Русанов и майор Тутукин — играют в шахматы.

Продолговатое, бледное лицо Русанова морщинисто. Время наложило на него свой отпечаток: глубокие складки и шрамы, но глаза смотрят ясно и умно. Маленький майор Тутукин непоседлив, порывист. Он в круглых очках, и от этого его лицо кажется еще круглее.