Победа инженера Корсакова

Даниил Гранин

Победа инженера Корсакова

Победа инженера Корсакова

Войдя в кабинет директора института, Николай Корсаков увидел самого директора Михаила Ивановича, главного инженера Полякова, начальника своего отдела профессора Арсентьева и черноволосого смуглого бородача, лицо которого показалось ему знакомым.

В воздухе колыхались голубые пласты табачного дыма, — видно, сидели здесь давно и спорили изрядно, потому что даже некурящий Арсентьев нервно мял пальцами папиросу. Шумный разговор оборвался, все обернулись в сторону Корсакова.

— Мы решили, — сказал Михаил Иванович, — поручить вам разработку нового прибора. Вот тактико-техническое задание. — Он протянул Корсакову папку.

Николай положил на колени белое картонное «дело ТТЗ». Все, что угодно, но этого он не ждал.

— Позвольте, Михаил Иванович, а как же моя тема?

Михаил Иванович перемигнулся с главным инженером, оба рассмеялись. Николай понял, что все ждали этого вопроса.

— Я думаю, что новый прибор заинтересует вас, Николай Савельевич, — сказал главный инженер. Он стал пояснять назначение прибора, время от времени поглядывая на бородача, словно нуждался в подтверждении своих слов.

Николай искоса взглянул на Арсентьева, тот устало и безнадежно пожал плечами.

«Уже сдался», — озлобленно подумал Николай. Он выждал, пока главный инженер кончит, и снова твердо сказал:

— Нам осталось до окончания темы три-четыре месяца.

Бородатый незнакомец сердито посмотрел на него.

— Над вашей темой, — сказал главный инженер, — пока продолжит работу Родин. Кроме вас назначить некого, вы сами понимаете.

— Если не ошибаюсь, — миролюбиво заметил Михаил Иванович, — вам представляется случай проверить практическое приложение вашей темы.

— Она в этом не нуждается, — вызывающе сказал Корсаков.

— Ого!.. Какая она у вас самоуверенная и нелюбопытная! Когда вы узнаете, для какой замечательной машины предназначен прибор, гордиться будете. Срок вам четыре месяца. Что, мало?

Директор обеспокоенно насторожился, словно приготовился к спору.

Николай рассмеялся. Он понял откровенную хитрость Михаила Ивановича и тотчас закусил губу в досаде на свою несдержанность.

— Модель товарища Ильичева будет готова к первому августа, к этому числу прибор должен быть сдан. (Бородач утвердительно кивнул.) Учтите, это правительственный срок. Так что, — Михаил Иванович погрозил пальцем, — совмещать не удастся, не пытайтесь. Тут надо уйти с головой в работу. Сесть — и встать, когда все будет кончено.

Видимо, он заметил смятение Корсакова и, чтобы дать ему время собраться с мыслями, вновь повернулся к Ильичеву.

— Эх, была бы моя воля, позапирал бы я их всех по комнатам! Кушанье — через форточку, сидите и занимайтесь. А то вот весна подошла, заведут шуры-муры…

Не слушая его, Николай быстро перебирал в памяти: Ильичев, Ильичев… Перед ним возникали газетные заметки, фотографии, статьи… Да, незнакомый бородач — это и был известный конструктор и изобретатель Ильичев.

— Все равно, — сказал он, заглушая возникающее волнение, — все равно ваше решение неправильно. Меня интересует сейчас только моя тема.

Михаил Иванович шумно вздохнул. Повидимому, от резкости его удерживало только присутствие Ильичева.

— Такой порядок заведен в кружках самодеятельности — каждый занимается чем хочет, — сказал он.

Николай встал, сухо, по-военному, спросил:

— Разрешите итти?

Ответом был недовольный кивок, но в это время из-за стола поднялся Ильичев и подошел к Корсакову.

— Желаю вам успеха, — голос его неожиданно оказался мягким, почти нежным, — надеюсь все же, что новый заказ кое-что даст нашей теме, а может быть, и заинтересует вас.

Николай неловко пожал дружески протянутую ему руку и быстро вышел.

Он шел по коридору, то останавливаясь, то ускоряя шаги, и все яснее перед ним вырисовывался смысл случившегося.

Вместе с Семеном Родиным, своим старым институтским другом, он уже около года занимался под руководством Арсентьева теорией автоматического регулирования.

Глубоко, по-новому решалась одна из труднейших проблем современной автоматики. За ними было первенство, они шли, намного опередив другие институты в Советском Союзе и за границей. И вот теперь, перед самым окончанием работы над их темой, когда предстояло собрать плоды годового напряженного труда, его отрывают для какого-то узкого конструкторского задания. Сколько сокровенных замыслов останутся незавершенными! Сколько накопленного опыта, знаний будет отложено в долгий ящик! Покинуть целый мир, еще неведомый никому, где он твердой поступью хозяина протаптывал путь для других; отказаться от радости первому найти новые формулы, выяснить новые зависимости. И ради чего? Ради текущего задания, которое по плечу любому грамотному инженеру?

«Любому? — переспросил он себя. — А ну-ка, признайся честно — любому?»

Все его убедительные доводы рассыпались от этого простенького вопроса, который он задал самому себе: кому же поручить новый объект? В глубине души он знал, что выбор Михаила Ивановича был правилен. Из остальных сотрудников отдела одни были слишком далеки по специальности, другие, вроде Семена Родина или Агаркова, не имели достаточных навыков в лабораторной практике.

Стоило ему поставить себя на место директора — и он убеждался, что наиболее подходящей кандидатурой был именно он, Николай Корсаков.

«Ну и пусть, — еще с большим упрямством твердил он себе, — пусть будет по-вашему, меня можно заставить выполнить любую работу, но полюбить ее…» — Он вспомнил уверенность Ильичева, и фраза так и осталась незаконченной.

В лаборатории решение директора восприняли по-разному. Песецкий, инженер-механик, недавно демобилизованный из армии и ходивший еще в офицерском кителе, откровенно позавидовал Николаю. Он чувствовал себя в лаборатории не у дел, конструкторской работы не было, и Арсентьев держал его на подсобных заданиях.

— Эх и славная работенка вам досталась! По-моему, без механика здесь не обойтись, — уверял он, потирая сильные ловкие руки.

Лаборантка Люда, изнемогая от любопытства, расспрашивала, какой из себя Ильичев.

Электромеханик Юра, самоуверенный, щеголеватый паренек с длинными косыми бачками, покровительственно заявил, что такой прибор пустяки; тут же начал на пальцах объяснять свою идею, запутался, но, пе смущаясь, взялся изготовить его за три дня.

Лина Тимофеевна пристыдила его и первая пыталась утешить Николая.

В каждом, самом маленьком коллективе есть «добрая душа», к ней — общей утешительнице и советчице — каждый несет свои горести и обиды. Такой утешительницей была старший инженер-физик Анна Тимофеевна.

Муж Анны Тимофеевны погиб на войне, оставил ей большую семью, и семейные заботы теперь отнимали у нее много сил и времени. Анна Тимофеевна была хорошим практиком — и только, хотя когда-то на нее возлагали большие надежды. Она знала свой недостаток, но с годами смирилась с ним, сохранив от молодости благоговейное чувство к людям, «одержимым» наукой. «Одержимых» в институте было немало, первым среди них числился Семен Родин.

Николай мог просиживать с Семеном в лаборатории до поздней ночи, забывая про еду, тратить все свободные деньги на книги, мог отказаться от отпуска и в то же время умудрялся не пропускать ни одного матча на первенство Союза и сетовать на то, что ему нехватает времени ходить в бассейн и бегать на лыжах. Семен жил своей наукой. Его страсть к ней была чистая и нераздельная; за обедом он продолжал что-то чертить ножом на скатерти; читая газету, мог набрести на решение какого-нибудь уравнения.

Никто не переживал приказ директора так, как Семен Родин.

Он неистовствовал, он метался по комнатам лаборатории, тряс товарищей за плечи, заглядывал в глаза.

— Хорошо, предположим — прибор важнее, чем наша тема! — кричал он. — Допускаю. Ну, а человек, скажите мне, человек — разве дешевле, чем прибор? Неужели они не понимают, что коверкают человека? Когда все помыслы устремлены на окончание работы, столько замыслов… Эх! — Он отчаянно махал рукой: недоставало слов.