Победа инженера Корсакова

Темнеть начинало поздно, и Николай до глубокой ночи бродил по душным улицам. Ему казалось, что день не кончился, что надо еще что-то делать, а делать было нечего, и возвращаться в свою такую же душную, тесную комнату не хотелось. Он никак не мог понять, что с ним случилось. Почему сейчас, чувствуя себя как никогда здоровым, полным сил и энергии, он был обречен на безделье, почему работа залилась у него из рук и он искал любого предлога, чтобы чем-то заполнить свое время?

Он записался в яхт-клуб. В автобусе по дороге к Островам он обнаружил, что в городе наступило лето.

Из подворотен взметались водяные дуги брандспойтов, лениво плыл по ветру пух цветущих лип, по стенам домов, покачиваясь, ползли люльки маляров и на черных земляных клумбах проступили задуманные садовниками узоры.

Команда яхты состояла из сотрудников института — людей, страстно влюбленных в море. Николай с азартом погрузился в веселые хлопоты оснастки, и на него быстро перестали смотреть как на пассажира. Он носился по судну, перепачканный свежей краской, и заправски ругал новые жесткие шкоты.

Через несколько выходов он освоился со ложной непривычной терминологией: бон, гик, бакштаг, стаксель. Поглядывая на «колдун» — ниточку, указывающую направление ветра, он учился рулить, выводя яхту в залив. Едва заметная желтая муть обозначала коварные мели, мимо которых скользила яхта на широкую гладь залива.

Ветер стих. Тяжелый тугой парус обмяк, бессильно захлопал полотнищем. Началась лавировка. Сменив усталых товарищей, Николай присел к борту и под команду рулевого тянул непослушные мокрые шкоты. Пришла его очередь отдыхать, он спустился в каюту, лег на койку. В иллюминаторах, сквозь дымно-лиловые сумерки, пробегали рощицы, затянутые прозрачной молодой зеленью, пустынные песчаные отмели, замытые до седины стапеля.

Непонятная, бездумная грусть овладела им. Он закрыл глаза и незаметно для себя стал обдумывать «обратную связь» своего регулятора. Сколько он ни твердил себе, что бессмысленно тратить время на прибор, преимущества которого превышают требования технического задания, тайком от себя он продолжал жить только им. Независимо от его воли, от его желаний, плод его раздумий рос, формировался, и все чаще он ощущал его требовательные толчки — выйти на свет, на лабораторный стол, задвигаться в зеркальных шкалах приборов, загореться малиновыми нитями накала в лампах.

Его позвали наверх. Принимая обитый медью полированный руль, прислушиваясь к журчанию зеленой волны за кормой, он понял, насколько непрочны и мимолетны были эти радости по сравнению с тем, от чего он отказывался.

Яхта причалила к Парку культуры. Николай присел отдохнуть на скамье. Духовой оркестр играл вальс. Легким морским прибоем шумел асфальт под ногами танцующих. В скользящих цветных лучах прожекторов лица выглядели мечтательными и серьезными. И среди них вдруг удивительно знакомые черные зрачки царапнули его любопытным взглядом и скрылись в толпе. Пары двигались по кругу, и он нетерпеливо ждал оборота этой веселой карусели.

Странная встреча! Теперь казалось, что именно ее, свою забытую соседку по Публичной библиотеке, ему давно хотелось разыскать. Когда она появилась на другом конце площадки, музыка смолкла. Он поднялся, подошел на расстояние нескольких шагов. Она стояла с высоким белокурым молодым человеком, рассеянно оглядывая гуляющих.

Заиграли вновь, он не разобрал — что, однако шагнул и, наклонив голову, уставясь на красные, с толстой каучуковой подошвой туфли молодого человека, сказал:

— Разрешите пригласить вашу спутницу?

— Нет, — поспешно ответила девушка, — извините, я устала.

Николай круто повернулся и, щурясь от прожекторов, зашагал в глубь парка. Вечер смыл краски, оставив на земле неуловимые оттенки дневной пестроты. На темной глянцевитой траве лежали плотные тени черных деревьев. Листва шумела над самой головой.

«А с каких это пор, друг любезный, ты так быстро сдаешься?»

Он прислушался — трубы, вздыхая, вытягивали последние такты. Чуть ли не бегом он вернулся назад и, когда дирижер лихо выкрикнул «вальс-финал», отыскал ее и спросил, теперь уже: в упор глядя ей в лицо:

— Надеюсь, вы отдохнули?

Девушка, неприязненно сморщив переносицу, несколько секунд удивленно разглядывала Николая. У молодого человека задрожал в уголках губ приготовленный смешок. Неожиданно она расхохоталась и сразу же дружелюбно подала руку. Николай сунул сверток с полотенцем и плавками ошеломленному молодому человеку и вступил в поток танцующих.

— Вы благополучно сдали тогда экзамен? — спросил он, не зная, с чего начать разговор.

— Вы здорово упрямы, — одобрительно сказала она, не отвечая на его вопрос.

Он нахмурился и сбился с ритма. Потом, когда он спросил, как ее зовут, она назвала себя: Тамара Белова.

После танцев Николай вместе с Олегом — так звали белокурого молодого человека — провожали Тамару домой. Беседа их легко перескакивала с предмета на предмет. Между ними быстро установилось нечто вроде соперничества, они соревновались перед Тамарой в остроумии, в знаниях тем упорнее, чем скорее они убеждались в равноценности сил друг друга. Они искали спора и пришли к нему. Началось с того, что Олег рассказал анекдот:

— Что такое: «Он сидит, она стоит, они идут?» Не знаете? «Он» — научный работник, «она» — его научная работа, «они» — деньги.

Девушка рассмеялась. Николай почувствовал себя слегка уязвленным.

— Это не всегда так. Настоящим людям науки свойственно как раз обратное: полное пренебрежение какой бы то ни было личной выгодой.

— Вы правы, — добродушно сказал Олег. — Вот это-то меня и отпугивает от науки. Наука требует жертв. Если хочешь добиться ощутимых результатов, то заранее откажись от всех удовольствий жизни, уйди в монастырь. У нас на производстве за свои восемь часов должен сделать не «что-то», а определенное количество работы, иначе назавтра нарушится весь процесс. Выполнил план — совесть твоя спокойна, перевыполнил — почет тебе и уважение.

— То, о чем вы говорите, это не недостаток науки, а ее преимущество.

— Для энтузиастов? Согласен. И то иногда их можно пожалеть. У меня есть дядя, известный профессор, доктор технических наук. Недавно он говорит: «Мне, Олег, уже шестьдесят лет, а я так и не успел повлюбляться, погулять, попутешествовать, с молодости и по сегодня верчусь в одном кругу — лаборатория, кафедра, книги. Творческий путь прошел большой, а личный — нечего вспомнить. И знаешь — за какой-нибудь весенний вечер в двадцать лет отдал бы все свое нынешнее положение, и доктора, и труды, и кафедру».

— А вы таких фаустовских переживаний не хотите? — усмехнулся Николай.

— Да, не хочу. Я отработал свои восемь часов, а потом хочу отдыхать в свое удовольствие. Для кого пишутся, по-вашему, стихи, музыка? Для кого разбили этот парк? Чорт возьми, ведь мы с вами воевали за такую жизнь, за право пользоваться всем этим!

— Нет, нет. Тут существует какая-то граница. Знаете, как за общим столом. Есть какая-то скромность. Нельзя брать все, что предлагают. Впрочем, главное не в этом. У вашего дяди была минута лирической слабости. У каждого бывают такие минуты. Все же, если бы ему вернуть двадцать лет, он снова бы ушел в науку без оглядки. Я на фронте убедился, что до войны мы жили слишком беззаботно. И наше поколение победителей не имеет права отныне на такую беззаботность. Мы сейчас в расцвете своих сил, и жалко их расходовать на удовольствия для себя. Вот покойный академик Крылов, когда ему хотелось отдохнуть и поразвлечься, написал труд «Об определении орбит комет и планет», а в другой раз «О некоторых диференциальных уравнениях, имеющих применение в технике». Вы представляете себе, какова возможность человеческого ума — отдыхать за диференциальными уравнениями!

— Вы тоже решили отдохнуть… за танцами! — со смехом прервал его Олег.

Николай понял, что попал впросак. Он говорил о себе, каким он был две недели тому назад и каким хотел стать снова. За кого могла принять его Тамара? За рисующегося болтуна. Ее кисть лежала на его ладони. Сквозь прохладную кожу он чувствовал, как выстукивал ее пульс. «Ну что же ты молчишь, ну что же?» Так и не дождавшись его ответа, Тамара сама пришла на выручку: