Сабля полковника

Л.Константинов

Сабля полковника

В рабочем кабинете квартиры, где живет пожилой полковник в отставке, на ковре висит сабля. Изогнулся полумесяцем стальной клинок. Неизвестный мастер-оружейник увенчал рукоять серебряной головкой сказочной птицы. Ее красный глаз-камешек потускнел, но смотрит на мир так же грозно, как в былые времена. По клинку выгравировано: «За верность революции». Хозяин редко вынимает саблю из ножен. Лишь иногда долго-долго всматривается в зеркальную гладь клинка…

Это было время, когда на улицах городов и деревень расклеивались плакаты: «Товарищ! Ты умеешь обращаться с оружием? Ты можешь зарядить винтовку и работать в общем строю? Ты справишься с пулеметом, с ручной бомбой? Если нет, немедленно иди в свой комитет и запишись на обучение. Член Российского Коммунистического Союза Молодежи должен быть готов во всеоружии защищать дело социализма!»

Шел 1919 год. В один из дней этого года секретаря комсомольской организации Виктора Сторожука срочно вызвали в ЧК. От металлических мастерских (бывшие «Загоруйко и сыновья») до особняка купца Свининникова, где разместилась Чрезвычайка, — километр. Виктор шел улицей, ловя на себе косые взгляды обывателей, лузгающих семечки на скамейках перед домами. Из подворотни прокричали злую частушку: «Я про комсу вам спою, про любовь свободную, отдавай скорей жену…», дальше шла брань. Виктор остановился, погрозил кулаком. Визгливый голос захлебнулся.

Городок был небольшим, здесь все знали друг друга. Знали, что Виктор Сторожук, слесаренок из мастерских, — секретарем у ненавистной кулацким подворотням комсы и каким-то командиром в ЧОНе, где выдали ему солдатскую папаху и длинную, до пят, кавалерийскую шинель. Почти новую, только дырочка на левом плече. Вот и сейчас Виктор идет в этой шинели, а папаху сунул в карман — солнце нынче ласковое.

Председатель Чрезвычайной комиссии Владимир Сидорович Петренко ждал Виктора. Он хмуро и озабоченно поглядывал на карту, всю в синих, красных и зеленых кружочках. Синий цвет — ликвидированные банды, зеленый — там, где и сейчас льется кровь. А красным обозначены места, где полегли в боях с бандитами большевики, комсомольцы и комбедовцы. «Здесь будем памятники ставить», — говаривал председатель. Красного цвета на карте было густо.

Рассказ Сторожука о делах в мастерских Петренко выслушал без присущего ему внимания, не переспрашивал, как обычно, чтобы отчетливо представить себе мельчайшие детали, не указывал Виктору на недочеты — видно, сегодня не за этим вызвал. Помолчав немного, спросил:

— Ты как будто сказал, что к тебе на учет новенькая стала. Ну и как — что она за товарищ? Стоящий, проверяли?

«Уже знает, — с неудовольствием подумал Виктор. — И как это он? Откуда? Хотя, конечно, у него опыт, он уж небось забыл, чего я и узнать не успел. И зачем я ее только на учет поставил?» Виктор поначалу даже не отдал себе отчета в том, что случайный вопрос председателя ЧК заставил его подумать о девушке с еще большей досадой, чем обычно. Но спрошено — надо отвечать.

— Да вот у нас мнение — исключать ее надо. Завтра собрание, ну и…

— Это чье же мнение, общее или твое лично? — все еще не улыбаясь, поинтересовался чекист. Голос его звучал сейчас сухо, строго.

— Мое, — кивнул Виктор. — Чего там — классово чуждый нам элемент…

Петренко недовольно поморщился. Ну и загнул, голова, — классово чуждый! Хлопец он верный, не подведет, если что, но вот насчет знания людей у него еще, как говорится, ах я швах. Ну, да это дело наживное. Поправим. — Вольно ты скор, секретарь, на оценки. Так говоришь, чуждая она нам? Давай выкладывай факты.

Виктора смутил тон Петренко, но он продолжал стоять на своем:

— А как же: интеллигентка она. Гимназии посещала, по-французски умеет. Это вам раз. В комсомол вступила, потому что революция прижала, — два. Много о себе понимает: ребята у нас в мастерских в рванье да лохмотьях ходят, а она в белую блузку вырядилась. Вот… — он загнул третий палец.

— Ты погоди, торопыга, — снова вмешался Петренко. — Ты что же — против грамоты или не по душе тебе, когда люди чисто одеты?

Виктор от удивления несколько раз хлопнул своими длинными пушистыми ресницами, предметом зависти окрестных девчат. «Уступи, Витенька, реснички, за каждую по разу поцелуем», — шутили они, чем сильно уязвляли комсомольского секретаря. Вопрос Петренко смутил его, заставил задуматься. А тут еще Владимир Сидорович «подлил масла в огонь оскорбленного самолюбия», как было сказано в одной книге про приключения английских рыцарей.

— А ведь Владимир Ильич по происхождению тоже из интеллигентов…

— Не-е-ет, Ильич из металлистов. Из Питера, с Путиловского. Нечего контру разводить…

— Ну вот и договорились, — Петренко не удержался и захохотал. — А ты парень не промах, чуть что — самого председателя ЧК в контры зачислишь. Вот что я тебе скажу, Сторожук. Ты у всех на виду, можно сказать, молодую революцию в нашем городе представляешь — учиться тебе надо. Грамотой гордиться надо, а не бежать от нее. Вот так, значит. Понял мысль?

Виктор и сам не раз думал об учебе, только не знал, правильные ли это мысли, когда борьба кругом и столько крови льется. Он откладывал их свершение в далекое будущее, когда у комсомольцев на все будет времени хватать, даже на учебу.

— Скинем всю контру — пойду учиться. В институт, на инженера…

— Вот, вот! И тебя тогда из комсомола — р-раз!.. Это тебе не гимназия, поднимай выше… — не удержавшись, уколол его Петренко.

Виктор в растерянности мял папаху. Выходит, прав Петренко: дубина ты, товарищ Сторожук, дубиной. А еще секретарь ячейки называешься.

— Не переживай, — добродушно пробасил председатель Чрезвычайки. — Перемелется, мука будет. А теперь к делу. Насчет Ларисы Колосовой вот что: подумайте хорошенько, а потом решайте. Батьку ее я хорошо знал: царская каторга познакомила нас, почитай, шесть лет вместе отбыли. Сама девчонка горя хлебнула — другим на всю жизнь хватит. Мать ее по чужим людям бельишко стирала да кухарничала, чтоб дочку выучить. В гимназию ее не принимали — кухаркина дочка, сам понимаешь. Да нашлись добрые люди, сочувствующие, помогли. Брат ее у нас работает, ты его знаешь — Вася Колосов. К нему и приехала она, как мать сыпняк свалил. Так-то. А вы — «классово чуждый элемент»…

— Так чего ж молчала? — совсем приуныл Виктор. — У нее ж, можно сказать, самое что ни на есть пролетарское происхождение…

— Не все о себе говорить любят. Особенно когда не спрашивают, — мягко объяснял председатель ЧК. — Девушка она гордая и заслугами своими хвастаться не станет, секретарь. У нас для нее будет важное поручение, для Ларисы, затем и звал тебя, чтобы обсудить…

Лариса Колосова появилась в городе с месяц назад. Знали ее здесь мало. После смерти отца — сшибла жандармская пуля при побеге с каторги — мать с братом и с ней подалась в Херсон, к родственникам. Матери тоже не довелось увидеть светлые дни: слегла она от сыпняка, да так и не встала. Лариса, оставшаяся в Херсоне одна, года через два после смерти матери разыскала брата.

Встречи у них по-настоящему не вышло: только и успел Василий, что определить ее на жилье, и тут же умчался в погоню за очередной бандой «зеленых». Так что их вместе даже не видели.

Ее направили в контору металлических мастерских — самого крупного городского предприятия. Город, такой маленький после Херсона, показался ей сначала чужим, неуютным. Она никак не могла привыкнуть к нему, к его сутолоке и гаму, к его шумным молодежным компаниям, к тому, что здесь все знакомы друг с другом и все здороваются. Она и вообще-то нелегко сходилась с людьми, а тут и совсем замкнулась, держалась гордо и как-то отчужденно. В мастерских ее так и прозвали гордячкой, а многие ребята считали, что она чурается их, обыкновенных работяг в замасленных рубашках и кепках. Что там, мол, говорить! Конторская барышня, вот и весь сказ.