Ледяное озеро

— Мама поглощена хлопотами в данный момент, как ты сама видишь… Он не захочет ее беспокоить, а она не любит, когда вообще упоминают те дни. Прошлое лучше оставить в покое, Аликс, этому меня научила жизнь.

— Чем же бабушка так занята? Дедушка сказал, что подготовкой к Рождеству, но все делаешь ты, а не она.

— Я не пользуюсь ее доверием, — заявила Труди.

Аликс с удивлением взглянула на тетку.

— Тетя Труди, и ты не возражаешь? Тебя не беспокоит, что ты не пользуешься у нее доверием и не имеешь авторитета?

— Я веду дом. — Труди принесла в дом из конюшни уздечку, чтобы почистить. Она поблескивала в ее руках, позвякивая при поворачивании. — И у меня есть мои лошади. — Она улыбнулась. — Разумеется, я не служу в конторе и не получаю в конце недели конверт с деньгами, но у меня напряженная деловая жизнь. Работа с полной отдачей, занимающая все время, — вот что такое управлять большим домом вроде «Уинкрэга».

— Однако он не принадлежит тебе и никогда не будет принадлежать. И у тебя нет возражений? Ты не имеешь ничего против?

— Вероятно, у тебя много возражений. Пожалуй, я была такой же в твоем возрасте. Моя сестра тоже всегда была такой — твоя тетя Доротея, она сильно протестовала, многие годы. Потом в конце концов вырвалась отсюда, все бросила. Ее так изнуряла здешняя жизнь.

Аликс изумили ее слова. Вырвалась. Почти что удрала. Только о женщине сорока лет едва ли можно сказать «удрала из дома».

— Как ты думаешь, бабушка когда-нибудь простит ее за то, что она уехала и вышла замуж?

— Нет.

— Бабушке плохо дается прощение.

— Она не забывает и не прощает. Это дает ей власть. — Труди поднесла уздечку поближе к свету и аккуратно стерла пальцем невидимое пятнышко.

Власть, подумала Аликс.

— Означает ли это, что она совсем невосприимчива к новому?

— То, что она любила больше всего, осталось в прошлом; это делает ее равнодушной к настоящему.

— И ко всем нам тоже?

Труди промолчала. Неудивительно. Тетка имела обескураживающую привычку говорить правду. Когда же не могла этого сделать, то погружалась в философскую неопределенность, а ее глаза фокусировались на любом другом предмете.

Этому приему Аликс можно было бы поучиться, он пригодилась бы сдерживать бабушкины критические нападки. Похоже, упоминание о драгоценностях встревожило всех, включая Труди, и Аликс не станет давить на нее. Она преуспела бы в своем дознании, если бы удалось убедить Эдвина заинтересоваться данной темой, вступить в противоборство с самой бабушкой.

Когда Сол вернулся в дом, его мать еще не пришла с ленча, на который ее пригласили. Он решил использовать возможность, предоставляемую отсутствием как леди Ричардсон, так и ее приспешницы. Узнав, что шофер поехал за ними, Сол поспешил на второй этаж, в свою комнату, чтобы снести вниз полученный от Мэвис подарок в кричащей упаковке. Он привез его с собой засунутым в коробку со своей официальной почтой и спрятал на верхней полке большого платяного шкафа. Однако чувствовал, что будет неудобно оставить его там, где Чард могла бы найти его.

Стоя у дверей спальни с пакетом в руке, Сол услышал звук подъезжающей машины. Быстро сбежав по ступенькам, он понял, что не знает, где его спрятать, а затем в отчаянии бросился к тайному месту, которым пользовался в детстве: внутри корпуса стоящих в холле часов. Хлопнули двери, отделяющие ту часть дома, где размещались слуги, раздались торопливые шаги Роукби.

Сол метнулся прочь из холла, юркнул направо, в гардеробную, и спрятался там среди макинтошей и резиновых сапог.

— Кто там? — прозвучал властный голос его матери. — Роукби, что там за шум в гардеробной?

Из гардеробной с красным лицом показался Сол.

— Это я, мама. Забыл кое-что в кармане пиджака.

— Сколько раз я говорила тебе, что пиджаки надо забирать наверх, в спальни, а не оставлять в гардеробной, им там не место.

— Конечно, мама.

Она величаво проследовала мимо него вверх по лестнице в сопровождении Липп, торопливо ковыляющей за ней на манер шустрой свиньи. Будь проклята эта женщина с ее подозрительным взглядом! Она словно знает, что его пиджака там не было!

Сол остался наедине с дворецким.

— Роукби!

— Да, мистер Сол? Могу я чем-то вам помочь?

Отвага моментально покинула Сола.

— Нет-нет, ничего важного.

Роукби привык к повадкам мистера Сола.

— Очень хорошо, сэр.

Сол двинулся по направлению к бильярдной. Он хотел выкурить сигарету, чтобы успокоить нервы; не смог заставить себя задать дворецкому простой вопрос: не его ли сестру Мэвис видел он сегодня утром, когда проезжал через Эскригг. Когда он нашел место, где можно оставить автомобиль, она исчезла из виду.

Сол считал, что Мэвис проводит Рождество в Лондоне. Хотя, конечно, она имела полное право находиться и в Уэстморленде, говорил он себе, неизвестно зачем натирая толстым куском мела кий, который был ему не нужен. Это ее родина, и прежде она работала здесь, в «Уинкрэге», пока после смерти Хелены мама не уволила большую часть работавшего в доме персонала. После чего Мэвис отправилась в Лондон.

Ненавидя себя за то, что испытывает вину, Сол позвонил в колокольчик и велел Роукби принести ему бренди. Черт бы побрал Мэвис! Черт бы побрал всех женщин!

Глава двадцать четвертая

«Я пишу это под одеялом, при свете фонарика, — выводила Урсула в своем дневнике. — Сегодня я сделала ряд полезных наблюдений. Я была в библиотеке, куда Ева и Розалинд никогда не ходят, и читала за занавеской, оставив маленькую шелку. Через нее я увидела, как в библиотеку, гордо вышагивая, входят папа с дядей Роджером. С собой они притащили дядю Хэла, у которого был такой вид, словно ему не хочется там присутствовать.

Опять насчет тех акций…

— Итак, Хэл, — сказал папа. — Нам нужно уладить это дело. Как тебе известно, „Джауэттс“, помимо основного, объединяет ряд второстепенных предприятий. Они связаны с нашим главным бизнесом, я не сторонник создания концернов из разношерстных производств, это лежит вне разумных традиций. Тем не менее мы имеем одно предприятие с главным заводом неподалеку от Эплби, которое является специфическим. Оно производит небольшие фарфоровые изделия для разных отраслей промышленности.

Я заметила удивление на папином лиие, когда дядя Хэл сказал без обиняков:

— Ты говоришь о предприятии „Полфри-фарфор“, полагаю. Кто-нибудь хочет его купить?

Папа сказал, мол, странно, что Хэл откуда-то знает название. Дядя Хэл ответил: нет, не странно, он помнит, как после войны их отец собирался купить эту компанию у человека, который ее основал.

Тогда Роджер изрек в своей фирменной педантичной манере, что если Хэл знает об этой фирме, то все упрощается. Папа явно был не очень уверен на сей счет, и я сквозь шелку заметила у него на лице замкнутое и хмурое выражение, какое всегда возникает, когда ситуация выходит у него из-под контроля.

Дядя Хэл сидел вытянув ноги (а они у него ужасно длинные). Он сидел расслабленно и непринужденно, чувствуя себя как дома, и взгляд у него был абсолютно непроницаемый. Он спросил: для чего они хотят продать это предприятие?

Папа тотчас пустился в цифры и факты, он бывает до ужаса нудный, когда толкует о деньгах. Утверждают, что невозможно быть нудным, когда говоришь о деле, которое любишь больше всего на свете, что для папы означает деньги (даже несмотря на его нынешние сантименты в отношении Евы и Розалинд). Однако это неверно: кому охота слушать, как другой бубнит о ящерицах или почтовых марках, если только сам ими не увлечен?

Дядя Хэл слушал с ленивым видом, и они приуныли. Потом он встрепенулся и перебил папу вопросом:

— Хорошо, тебе нужны деньги от продажи, чтобы вложить в новое оборудование для „Джауэттс“. А кто хочет купить „Полфри-фарфор“? И зачем? И что будет с фабрикой и ее работниками?

— Мы ведем переговоры с мистером Филиппом Шеклтоном, он является главой одной компании на юге, — ответил Роджер. — Они хотели бы развиваться в данном направлении.