Ледяное озеро

Липп продолжала стоять, злобно скривив губы в адрес шикарной лондонской горничной Джейн. Сара, не обратив на нее внимания, пронеслась мимо с охапкой верхней одежды в руках.

— Я вас больше не задерживаю, Липп, — произнесла Джейн, направляясь к лестнице.

— Ее светлость беспокоится насчет мисс Утраты и хочет знать, куда она подевалась.

— Я не видела Утрату сегодня утром, можете передать. — Джейн была сейчас уже на первой площадке.

— Не видели во время прогулки?

— Нет. — Джейн достигла своей двери и, как в убежище, укрылась в комнате.

Господи, от этой женщины у нее начинается нервная дрожь! Вечно крадучись шныряет по дому, вынюхивает, шпионит, докладывает Каролин. Джейн села перед туалетным столиком, взяла пуховку, чтобы убрать со щек румянец, и обнаружила, что рука у нее дрожит. Из-за какой-то прислуги! Впрочем, нет: всему виной хозяйка, именно она наполняла Джейн безмолвной яростью.

Открылась дверь, и в комнату вошел Сол.

— Липп, кипя от негодования, побежала в покои мамы. Надеюсь, ты не была с ней груба?

— Груба? С прислугой? С какой стати? Липп, как обычно, вела себя нагло, только и всего.

— Она сообщила мне, что мама хотела тебя видеть, а ты не пошла.

— Твоя мать будет за ленчем, там она меня увидит. Поскольку она не терпит, когда опаздывают, я поднялась наверх вымыть руки. Гонг вот-вот прозвучит.

— А зачем мама желала тебя видеть?

— Только за тем, чтобы спросить, где Утрата.

— Утрате не следует отлучаться без спроса, она знает, как сильно это расстраивает маму. Нынешняя молодежь не уважает старших. В мамином возрасте вредно огорчаться.

Джейн закончила пудрить нос и положила пуховку в пудреницу из граненого стекла. Потом открутила колпачок с губной помады.

— Каролин постоянно накликает на себя какие-нибудь огорчения, она относится к этой девочке, будто та дикий зверек, которого надо держать на цепи. Вероятно, тебе понятно, почему надо так жестко с ней обходиться. Я не вижу причин для подобной суровости.

— Не смей так говорить, Джейн! Это нелегко — воспитать девочку, у которой нет родителей. Каролин для Утраты больше, чем мать.

Нет, куда меньше, чем мать. Бедная Утрата.

— Утрата сейчас в трудном возрасте — уже не девочка, еще не женщина, — когда не знаешь, как себя вести и что сказать. Сложное время для любой девушки, а без матери, которая могла бы ее направлять, не удивительно, что она превращается в неотесанное и эксцентричное существо. Утрата нуждается в любви и нежности, хорошей стрижке и красивой одежде. Девушке требуется как можно больше понимания и доверия, а не бабушка, которая хотела бы держать ее под замком в детской и относиться к ней соответственно. Я иногда думаю, что Каролин ненавидит Утрату, и не могу понять почему.

Лицо Сола побелело.

— Какие чудовищные вещи ты говоришь! У мамы огромный опыт обращения с молодыми девушками, она вырастила двух собственных, не говоря уже об Аликс. Разумеется, она разбирается в этом лучше, чем ты.

— Не имеющая собственных дочерей. Ты это имел в виду? Что ж, мы помним, кому надо сказать за это спасибо.

Из холла донесся звук гонга. Джейн нанесла на кожу за ушами духи, встала, расправила юбку и стряхнула волосок с рукава блузки. Не удостоив взглядом Сола, направилась к двери, подождала, пока он перед ней ее откроет, и вышла из комнаты. Удрученно качая головой, он последовал за ней.

Глава семнадцатая

После полудня Хэл катался на льду, довольный, что удрал из «Гриндли-Холла», радуясь возможности часть дня побыть вдали от своих братьев и подозрительных взглядов Евы. Здесь, на блистающей зеркальной глади озера, в окружении белых и розовато-лиловых гор, силуэты которых впечатались в память с самого раннего детства, он ощущал покой и умиротворение. Впервые с тех пор, как вернулся в Англию, Хэл подумал, что, пожалуй, это был правильный шаг.

В «Гриндли-Холле» он испытывал нечто вроде клаустрофобии; воспоминания, которые начинали стекаться к нему в родном доме, приносили какое-то неприятное, тревожное чувство. Это не связано с пространством — дом просторный и полный комнат, многие использовались редко: библиотека, музыкальная комната, зал гравюр и эстампов, кабинеты, спальни, пыльные чердаки. Дело в том, чем заполнена его голова, и эти неприятные воспоминания были забыты на долгие годы или, во всяком случае, отодвинуты на самые задворки сознания.

Старший брат Питер был таким мальчиком, а позже и молодым человеком, который побуждал взрослых одобрительно отзываться о его качествах лидера. Природа наградила Питера крупной, мускулистой фигурой, он являлся первоклассным игроком в регби, заядлым наездником и игроком в теннис, обожавшим побеждать. Никогда Питер не чувствовал себя счастливее, чем участвуя в какой-нибудь спортивной деятельности, особенно в такой, где мог побить противников. Когда же противниками вместо людей в шортах стали люди в темных деловых костюмах, его жажда побеждать лишь возросла. Очень мало кому удавалось одержать над ним верх в любом коммерческом или финансовом состязании.

Средний брат Роджер, имевший схожее телосложение, в школе был капитаном крикетной команды, а также пробегал полмили в рекордное время. Он уже родился, по словам матери, с юридическим складом ума: логически мыслящий мальчик, а потом мужчина с цепкой памятью, Роджер во многом обладал тем же соревновательным духом, что и старший брат. Только его соперники находились внутри ограниченного стенами зала суда, и там он получал такое же удовольствие, разнося противника в пух и прах, какое его брат черпал в своих победах на спортивных полях и в коммерческой сфере.

Вот почему та знаменитая на севере Англии привилегированная частная закрытая школа для мальчиков, которую посещали старшие братья, с распростертыми объятиями приняла в свое лоно еще одного молодого Гриндли, надеясь, что он станет ее украшением и будет приносить спортивные кубки и славу ей и своему дому.

Однако Хэл оказался иным, нежели его братья. Во-первых, он был другого сложения; судьба предназначила ему вырасти много выше и значительно худощавее, чем братья; он был юношей того типа, которые и с возрастом не становятся плотными и коренастыми. Хэл не имел ни интереса, ни способностей к регби — как и к остальным видам командных игр, а его изящество на льду и в управлении яхтой не снискали ему в школе признания и уважения. Хуже того, он слыл даже кем-то вроде зубрилы, мальчиком, которого часто можно застать уткнувшимся носом в книгу, любящего поэзию и музыку и — о ужас из ужасов! — увлекающегося театром.

Неудивительно, что однажды школьные забияки окружили его, готовясь к знатной добыче. Странным оказалось то, что он, как выяснилось, представлял собой что-то вроде отравленной пилюли: не такой уж худосочный, как с виду, и не склонный следовать правилам честной драки, считая голени, глаза и гениталии совершенно законными мишенями. Более того, его язвящий язык заставлял растерянно моргать даже самых тупоголовых хулиганов. Прокатилась молва, что обидные речи и дразнилки о том самом унитазе лучше оставить в покое. Изумленная школа испытала опасливую гордость, когда Хэл перешел из нее в университет, закиданный стипендиями и словами одобрения от выбранного колледжа. Втайне она была рада избавиться от него и благодарна за то, что уже больше никакой юный Гриндли не нарушит упорядоченный ход школьной жизни.

Потом, много позже, в далекой Америке, Хэл решил, что его старый дом и родня уже не таят для него былых страхов и неприятностей. Какое идиотское, самоуверенное допущение, думал он сейчас, стремительно летая по льду. Нет, в доме не царили мрак и ужас, просто существовала застарелая скрытая враждебность. Когда ушли в прошлое сильные обиды и переживания детства, на протяжении всей юности оставались мелкие булавочные уколы. Уезжая, Хэл намеревался навсегда отряхнуть с ног пыль Англии и особенно этих нескольких акров родового поместья на севере страны. Америка, далекая и противоположная по духу, стала тем местом, где он обрел свой дом и самого себя. Хэл даже взял себе для сцены другое имя, желая уничтожить последние следы чего-либо, связанного с «Гриндли-Холлом». Но только дом, как он сейчас понял, тек в его жилах вместе с кровью, пульсировал в его висках.