День пирайи (Павел II, Том 2)

Левое ухо со всей возможной точностью осведомило каждого старика, что в зоопарк прибыли какие-то новые лица, да еще, глядишь, с оружием в руках, раз стрельба пошла. Притом, хотя и крайней грубостью содержания отличались доносившиеся крики, лица эти явно принадлежали прекрасному полу, — если, конечно, не прибыл на коронацию Павла Второго его почти тезка, Папа Римский, и его концертный хор отчего-то в первый же день обуялся желанием воспеть территорию нового московского зоопарка. Замолк транзистор у японцев, видимо, прошитый очередью из автомата. Японцы, как люди к таким вещам привычные, конечно, тут же легли себе на дно дельфинариума, руки за голову — так что больше стрельбы не было, да и первые выстрелы преследовали скорей цель внушения серьезности происходящего. Зоопарк все-таки не для охоты, и тут вам не Красная Пресня. Дверь обезьянника распахнулась, и на пороге выросла бодрая, газырями по-кавказски крест-накрест перепоясанная баба в меховой телогрейке, не молодая, но очень боевитая.

— Вот они! — указала баба штыком на оцепеневших дедов и повернулась к ним спиной, загораживая выход. Свиблов-Щенков превентивно зарыдал, дед Эдуард сильно двинул его локтем в бок: «Брось, небось, порядки новые такие, все образуется. Впервой что ли?» Баба взяла на караул и отступила в сторону. В обезьянник вкатилась с немалой силой брошенная ковровая дорожка, конец ее лег прямо у ног стариков. В проеме, окончательно застя свет, появился представитель сильного пола, облаченный в дорогую шубу из неизвестного, совершенно синего на просвет меха, однако с обнаженной головой, так что лысина представителя сильного пола вся переливалась в лучах солнца поздней осени. Пожилая баба, исполнявшая, судя по всему, также и функции церемониймейстера, прямо из положения «на караул» сделала книксен и объявила дедам в недрах обезьянника:

— Его высочество великий князь Никита Алексеевич!

— Чего говорить будем? — быстро спросил Щенков, но дед Эдя уже отвечал:

— Его сиятельство граф Юрий Свиблов просят пожаловать высокого гостя.

— Благодарю вас, ваше ханское величество, — с достоинством проговорил сношарь, намекая, что титулы вассальных владык уважает; породы дед Эдуард был не сношарской, но пользу этого человека в государстве Пантелеич осознал уже давно. К тому же и титул у деда Эдуарда был с гаремным оттенком, и сношарь подумывал: не испробовать ли кого из многочисленного потомства Корягина на предмет помощи по основной работе. — Милостивый мой государь граф Юрий! продолжил сношарь. — Приношу извинения, что лишь теперь наношу визит. Прошу в качестве извиняющей компенсации принять от меня вашу наследную собственность, которую все эти горькие годы я оберегал!

Щенков промолчал. Корягин чуял, что еще хоть один титул, хоть один гектар поместий — и старого лагерного друга хватит кондратий. Поэтому прошептал по-лагерному: «Терпи, сволочь!» — и Щенков склонил голову, стойко решив принять любой удар судьбы ради личного друга.

— Тащите, бабы, — распорядился сношарь. — Бабы ловко втащили в обезьянник два увесистых ящика, обернутых в сукно, и поставили к ногам недовольного Мумонта. — Дозвольте, граф, возвратить вам рождественские безделушки ваших предков! И сразу просить прощения позвольте, что у черного волхва по правому ботфорту трещинка наметилась, но все прочее в целости. Распаковать!

Через немногие секунды на брошенном поверх красной дорожки текинском ковре засверкала вся рождественская сказка свибловского леса, краса села Нижнеблагодатского, предмет большой зависти американского шпиона Джеймса Найпла. Даже обезьяны примолкли, озаренные отсветами старинного уральского цветного дутья. Щенков сперва онемел, потом, как и следовало ожидать, зарыдал в три ручья.

— Дедушка рассказывал… А я так и не видел… Бабушка пела… — прохлюпал заведующий броненосцами, и дед Эдя решил, что пора вмешаться:

— Граф растроган оказанным вниманием, ваше высочество. Он не сомневается в подлинности реликвий, и они займут достойное место в его коллекции. В качестве… — дед Эдя затих на четверть секунды, затем, посещенный внезапным озарением, вдохновенно закончил: — В качестве ответного дара, ваше высочество, просим принять племенного бойцового петуха наилучших кровей Королевства Датского! — обеими руками дед подхватил клетку с Мумонтом и, спиной чувствуя наставленные на него бабьи пулеметы, просунутые сзади в вентиляцию, подтащил петуха к стопам сношаря, обутым в разношенные сапоги без каблуков. Сношарь придирчиво оглядел петуха, постучал кривым пальцем по клетке.

— Добрый кочет. Знатный подарок. Премного благодарствуем, — деревенским тоном закончил сношарь, ибо Лексеич перед благостным видом бойцового петуха сейчас явно спасовал перед Пантелеичем. — Настасья, — позвал он, от дверей безошибочно отделилась пожилая баба в газырях, — прими дар. Звать его будут…

— Мумонт! — подсказал Корягин.

— Э? Ну, пущай, Мумонт, стало быть, борозду не попортит, хочь и молод. Как, бабы? — спросил великий князь у спутниц.

— Никак нет! — гаркнули военизированные бабы хором.

— Приятно было познакомиться, князь, то есть граф… — начал сношарь, когда клетку с петухом унесли, а игрушки снова уложили по ящикам, в продолжение какового действия Щенков непрерывно крест-накрест утирал слезы, то правым кулаком с левого глаза, то левым с правого. — Только приношу извинения, дела меня ждут, срочная работа.

— Так точно! — не стерпев, брякнула старшая Настасья. В иное время, ох, не сошло бы это ей с рук, но сейчас сношарь отчего-то и ухом не повел на такое нарушение субординации.

Сношарь поклонился и быстро исчез в дверном проеме вместе и с бабьим эскортом, и с ловко выдернутой из обезьянника ковровой дорожкой. К счастью, уходя, уносил сношарь и петушиный камень с сердца Корягина, оставляя на память о себе два ящика драгоценного фамильного стекла Свибловых. Щенков, хоть и был на рыдательном взводе и по этому случаю, — как и по любому другому, — но пролепетал сквозь слезы, что все-таки его шалаш из пальмового лапника — не место для хранения таких ценностей, и хозяйственно утащил оба ящика в клетку к белоспинному другу, за самую длинную полку задвинул, под такой охраной всего спокойнее. Но когда запихивал ящики поплотней, подальше — неожиданно сдвинул забытое ведро, а за ним нашлась заначенная, чуть ли еще не сентябрьской покупки, поллитровка, не открыть которую в такой светлый день было просто глупо. Щенков утешенно протер бутылку полой пальтишка и принес ее в предбанник, где Корягин недоуменно соображал, — где ж это Елена? Пора бы уж и забрать ей отца отсюда, раз Юрка в себя пришел и меньше ноет. Корягин глянул на бутылку и похолодел: не хватало еще гидролизный спирт пить, им и клетки-то попугаям мыть опасно. Щенков все-таки настаивал, но тут протелепался мимо открытой двери гориллятника Львович вместе с двумя другими Львовичами, Щенков их окликнул, они с радостью хлынули к дедам. Налили по наперсточку и по второму, Эдя чокался перстнем, все время размышляя, где ж это Елена, когда время уже чуть ли не обеденное? Японцы, кажется, все свои художества в дельфинариуме почти доклали. Делать Корягину в зоопарке дальше было решительно нечего, он слушал долгие жалобы Львовичей на семейную жизнь, отмечал, что у него самого с семейной жизнью как-то странновато, но все же не так погано, вот что значит овдоветь вовремя! — и дочки неплохие, и внуки ничего, научить бы их только отличать куриные яйца от всех других и все другие между собой. А как все-таки удачно великий князь подвернулся, он-то лапшу из Мумонта не сварит!

Слухи про сношареву деревню, занявшую все историческое Зарядье, ходили по Москве самые невероятные, но для Корягина имело ценность лишь то, что там хорошо относятся к курам. Между тем, видать, не зря был перекрыт Москворецкий мост, и со стороны Китайского проезда тоже к бывшей «России» закрыты все подступы; везде стояли плотные заграждения из синемундирных гвардейцев, за спинами у них виднелась нейтральная песчаная полоса, насыпанная, как на советско-китайской границе, вручную, бабы сами ее сделали, чтобы следы оставались, если кто рванет через эту своеобразную запретку; за полосой стояли противотанковые ежи, а за ними — кордоны бабьей гвардии с семиствольными «толстопятовыми», баллонами нервно-парализующей «жимолости» и гранатами «Ф-один». На выстрел не подступиться. Все это организовали бабы не зря, слух по Москве про чудо-мужчину «сношаря» пополз невероятный, имели место несанкционированные выступления женского населения, даже митинги и сходки, чаще всего в женском туалете на Петровке, там какая-то фарцовщица божилась, что позавчера только из-под их высочества отряхнумшись. Имелись случаи попыток пролета в Зарядье на самодельных воздушных шарах, прополза сквозь канализационные трубы и других серьезных диверсий. Однако и синие гвардейцы, и бабий батальон, кажется, почти все покушения на драгоценное рабочее время сношаря сумели пресечь. Кроме двух, ну, трех случаев: одна баба умудрилась влететь в печную трубу Дома Романова из затяжного прыжка с парашютом с трех тысяч метров, — кажется, была баба чемпионкой мира по этим прыжкам, — да еще кошелку с яйцами не побила, ну, такую камикадзиху Лука Пантелеевич брал под свою защиту, и ему перечить было опасно. Из-за этого случая и еще из-за одного или двух страсти в Москве накалялись, и кое-кто боялся, что, когда ринутся толпы баб из Замоскворечья, сомнут противотанковые ежи, новая Ходынка будет, и еще хуже. Но пока что все ограничивалось грозными слухами.