Фатальный Фатали

Поэтому нация, в столице которой вы живете, осознав пользу единодушия и сплотившись воедино, обратилась к угнетателю со словами:

Удались из сферы государства и правительства!

И удалила его. И создала новую конституцию. А разве мы способны сказать тирану: "Удались!"? Никогда!

Какая при тирании может быть свобода и неприкосновенность личности?! Вам кажется, - боюсь, что вы не последний! - что при помощи умершей схоластической веры можно применить на Востоке французскую конституцию, то есть прекратить угнетение плоти и духа. Никогда!

Соблюдение справедливости и прекращение тирании возможны вот при каком условии: сама нация должна созреть до проницательности и развиться до благоразумия, создать условия союза и единодушия и затем уже, обратясь к угнетателю, сказать ему: "Удались!" И лишь затем издать законы соответственно требованиям и духу эпохи, выработать подлинную конституцию, где слово и деяния не противоречат друг другу, и следовать ей не во фразах, а на деле. Лишь тогда народ найдет новую жизнь... А впрочем, как сказал великий Саади: "Какое мне дело до всего до этого? Ни на верблюде я не сижу, ни под поклажей, как осел, не нахожусь. Не являюсь ни господином рабов, ни рабом господина". Клянусь всевышним, Мирза Юсиф-хан, я жалею, что ударился в заумные размышления и морочу тебе голову! Но что делать? Взыграла кавказская кровь, потерял рассудок и стал бредить! Каюсь и молю о пощаде!"

Но отчего молчит Мелкум-хан? Фатали послал ему экземпляр чуть ли не первому. Или устал его юный Друг? Угас в нем пыл? И Фатали часто мысленно обращается к нему: "Ведь это твои слова, Мелкум-хан: "Я оставлю все свои дела, брошу занятия, чтоб издать ваши труды, особенно "Кемалуддовле"!"

Когда познакомились с Мелкум-ханом в Стамбуле. Фатали поразили его наивные чистые глаза и юное лицо. И усы не делали его старше, а, напротив, подчеркивали молодость. Ну да, Мелкум-хану лет тридцать, а Фатали уже давно за пятьдесят; останься в живых его сын, ему было бы столько же, сколько Мелкум-хану... Фатали знал, что Мелкум-хан по происхождению - армянин, и почему-то, как только познакомились, вспомнил про Хачатура Абовяна:

- Да, у меня был друг, Хачатур Абовян. Не слыхали? Как можно?.. - И, помедлив, добавил: - Он исчез, когда вы были еще подростком.

- Не он ли, - спросил Мелкум-хан, - поднимался на Арарат в поисках Ноева ковчега?

- Вот-вот! - обрадовался Фатали. - Вспомнили! С профессором из Дерпта - Парротом!...

А потом, когда остались-таки вдвоем лишь на минуту, Фатали сказал:

- Я много слышал о вас, не хотелось при посторонних. О вашем масонстве, "Доме забвения". Но о каком забвении может идти речь, когда кругом творится такое?! Но рад, что вы нашли в себе силы оправиться после высылки. Вам что: в совершенстве владеете французским, турецким, родными вам языками - фарси и армянским! И вы придумали прекрасно, что, оказавшись здесь, приняли турецкое подданство, больше будут считаться с вами в Персии. Увидите, вам еще в ноги кланяться будут! Это только начало, что вы советник вашего посольства в Стамбуле, - где им найти таких, как вы, образованных людей?

По возвращении из Турции Фатали рассказал как-то в кругу нухинских своих земляков о встрече с Мелкум-ханом и как тот обрадовался идеям Фатали об алфавите и с похвалой отозвался об "Обманутых звездах".

- И обрадуется! - вдруг прервал его земляк, из учеников Ахунд-Алескера, часто по торговым делам приезжает в Тифлис и останавливается у них. - Как же ему не радоваться?! - гость был раздражен, и оттого установилась гнетущая тишина. - Ведь он армянин! Станет он болеть за наши мусульманские дела!

- Да я, - возмутился Фатали, - на сотню своих земляков не променяю одного такого армянина! Даже тифлисский шейхульислам, глава мусульман Ахунд Молла-Ахмед Гусейнзаде, прогрессивнее вас! Он и то произносит имя Мелкум-хана с почтением!.. (Земляк с тех пор у них не появлялся.)

Мой Мелкум-хан, мой Рухул-Гудс - архангел Гавриил! Тот, другой, летел иногда по пустячным делам от аллаха к пророку Мухаммеду, а ты приносил мне светлое, крепил во мне веру в будущее, вселял надежду, когда уныние овладевало мною. И наша борьба за просвещение народа. И наши беседы о твоих масонских ложах!.. Отчего же ты молчишь?!

"А разве, - передали Фатали слова иранского посла в Турции Гусейн-хана, да, да, у которого Фатали в Стамбуле гостил, - а разве глупцам, выжившим из ума, еретикам и бунтовщикам следует отвечать на письма? хоть как-то на них реагировать?! у нас за такие речи в каземат! в крепость! в яму! львам на съедение, в зиндан!"

"Скажи мне, юный мой друг Мелкум-хан, - вопрошает Фатали, мысленно беседуя с ним, - я ли спятил с ума или они, государевы мужи?"

И даже Ханыков, которому Фатали так искренно верил, против: из Парижа через Мирзу Юсиф-хана (когда тот был послом Персии во Франции) привет передали от Ханыкова Фатали, а с приветом - и весть, что не очень-то одобряет он идею реформы алфавита, а что до "Обманутых звезд", то повесть эта показалась ему "дерзкой". Еще в далекие годы, когда Ханыков приезжал в Тифлис с секретной миссией по поводу бывшего мучтеида, духовного вождя мусульман-шиитов Фаттаха (и в Персию ездил!), состоялся между ними, Ханыковым и Фатали, разговор, и Ханыков пытался утихомирить Фатали, стоял перед ним на своих слоновьих ногах и трубил, трубил: "Не надо! Не надо! К чему дразнить? (!!) Как бы эхо!..." - "А что "эхо"?" - переспросил Фатали. "Разве не ясно?!" - побледнел даже Ханыков: мол, как бы иные веры, иные догмы, иные устои не поколебались. "Но деспотизм..." Ханыков прервал Фатали: "Не надо! Не надо!..." А потом о присяге, разве не давали?! Мол, от сих сочинений и до прямых действий... "Что за действия? - спрашивает Фатали. - Тайные общества? Масонские ложи? Что?!" А Ханыков, напуганный репрессиями против брата (петрашевец?), пытается образумить Фатали и шепчет, лишь губы выдают, будто молитву читает, текст присяги:

- Я, нижеподписавшийся, сим объявляю, что я ни к какой масонской ложе и ни к какому тайному обществу ни внутри империи, ни вне ее пределов не принадлежу и обязываюсь впредь к оным не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь.

Да, Ханыков против, а принц Джелалэддин-Мирза, из немногих - один или два их! - умнейший из сыновей Фатали-шаха, - за!.. Может, потому, что в опале? Иные наследники заняли ключевые в стране посты, а он - оттеснен, загнан, "даже губами, - пишет он Фатали, - пошевелить не могу!" Шах, что на троне, Насреддин-шах, всех этих сынков Фатали-шаха (а эти двести сынков доводятся ему, по схеме Фатали, двоюродными дедами! а дети этих "дедов", уже очень взрослые, доводятся новому шаху троюродными дядями!..) люто ненавидит! Наплодил его прадед Фатали-шах детей, разбрелись они по стране, очаги вероломства и козней!..

А все же: что с Мирзой Юсиф-ханом? С его идеей конституции на основе Корана? Дошли до Фатали вести, что он отозван шахом из Парижа, как бы в Тегеране не учинили с ним расправу. Неужто на его место, послом в Париж, поедет Мирза Гусейн-хан? Наверно, он!.. Подкапывался - и докопался!... Уж он, страж ислама Мирза Гусейн-хан, не позволит поганить Коран бредовыми идеями! Ведь знал Мирза Гусейн-хан, что Мирза Юсиф-хан дружен с Фатали вот откуда идет ересь! И подкинул шаху мысль: вам, мол, шахиншах, казалось, что Юсиф-хана с пути истинного сбили французы, как бы тут не было руки наших северных соседей!..

Молчит, отозванный из Парижа, Мирза Юсиф-хан.

И эта проклятая холера: что ни год - новая эпидемия. Фатали застрял на даче под Тифлисом, в Коджори, всюду карантины, - выехать не может.

Наконец-то пришла весточка от Мелкум-хана: короткая записка, посланная с нарочным.

"Что за дикость? - возмущался Мелкум-хан. - Кое-кто из османцев твердит: "Мы, только мы, как центр исламского мира, должны выступить с реформой алфавита, а не какой-то полуиранец Фатали или человек непонятного вероисповедания, живущий в Турции и находящийся на службе у шаха - это они обо мне так! - армянин Мелкум!" Премьер Али-паша? На словах он как будто за нас, но такие горластые у него министры, на весь меджлис вопят: "Изменение алфавита станет началом конца исламских государств! Этот священный шрифт неразрывная часть нашей чистой веры!"