Марш 30-го года

Сигнал во дворе. Толпой вваливаются коммунары. Большинство мокрые, черные, измазанные, обгоревшие, все бурно веселые. На секунду задерживаютсявозле Вальченко, Блюма, Воргунова и убегают наверх. Приходит на свое место и мокрый Лаптенко и, улыбаясь, заглядывает всем в лицо. Деминская спешит убрать в сторону бархатный коврик на лестнице. Ей кто-нибудь помогает.

О б р ы в к и ф р а з :

- Товарищ Вальченко, как ваше здоровье?

- Что же теперь?

- Там стульев штук триста.

- Это я вас из огнетушителя тушил, товарищ Воргунов.

- Значит, и костюм за ваш счет.

- А может, он был старый.

- Вот кто хорошо действовал. Как тебя зовут?

- Лаптенко, Гриша?

- Он молодец.

- Ему хорошо, у него спецовка подходящая.

- Как раз для пожаров.

- Его надо сейчас принять.

- Идем купаться, корешок...

- Соломон Маркович, а я говорил вам.

- Это горел старый мир.

- Ишь ты какие: старый мир...

- Выходит так, что и тушить не надо было.

- А за что я вам пошью новые костюмы?

- Заработаем.

Т р о я н (входит): Чему я больше всего поражаюсь, это что мои очки уцелели.

Т о р с к а я : На кого вы похожи, Николай Павлович!

Т р о я н : Горел.

Общий смех. Троян не столько обгорел, сколько изодрался.

В о р г у н о в : Где это вас так?

Т р о я н : Это мы разбирали маленькую кладовочку.

Ж у ч е н к о (вводит толпу с огнетушителями. Уже и раньше многие приносили их): Что же вы побросали? Ставьте здесь.

З а х а р о в : Ну, Соломон Борисович, ожили?

Б л ю м : Потушили. Ах, как я люблю этих коммунаров! Это же замечательно!.. Вы знаете? Постойте, сколько же огнетушителей истратили? (Поднялся с дивана. Начинает считать.) Один, два, три...

Ж у ч е н к о : Да зачем считать, сколько их было?

Б л ю м : Сорок штук.

Ж у ч е н к о : Все истратили, сорок, значит...

Б л ю м (в ужасе): Сорок штук?! Не может быть... Алексей Степанович, как же так?

З а х а р о в : Что, много?

Б л ю м : Алексей Степанович, разве же так можно? Где же набрать столько денег? Сорок огнетушителей на такой маленький пожар... Это же безобразие.

Общий хохот. По окнам пробежали огни авто.

С и н е н ь к и й (встает): Крейцер приехал.

Все подятгиваются, как могут, поправляют одежду. Встает и перевязанный Вальченко. Зырянский вытягивается на верхней ступеньке, за ним Синенький с

сигналкой. Зажегся свет.

К р е й ц е р (входит): Ну, как? (Принимая рапорт, прикладывает руку к козырьку фуражки.)

З ы р я н с к и й : Председателю Правления трудовой коммуны имени Фрунзе дежурный по коммуне командир второго отряда Зырянский отдает рапорт: в коммуне имени Фрунзе все благополучно. Коммунаров двести один, раненых (посмотрел на Вальченко) один.

К р е й ц е р : Вот, дьяволы...

Смех, приветствия, рукопожатия.

З а н а в е с

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Большая комната совета командиров. В левой стене два окна. В правой стене, ближе к заднему плану - двери. Под стеной бесконечный диван, обитый зеленым бархатом с низенькой простой спинкой. Этот диван проходит даже сзади двух письменных небольших столов: один у задней стены - Жученко, второй у левой стены - Захарова. Перед столами по два кресла, а перед столом Захарова небольшой столик. У правой стены на авансцене широкий турецкий диван, тоже обитый зеленым бархатом. На полу большой ковер.

На стенах портреты, диаграммы соцсоревнования, портреты ударников. Комната совета командиров уютна, и нигде дешевых украшений, накленных

кое-как бумажек. Все сделано солидно#8. Вечер. Горят электрические настольные лампы и потолочный свет. Жученко

сидит за своим столом.

Ш в е д о в (входит): Мы сейчас кончаем, Жучок.

Ж у ч е н к о : Совет после ужина сделаем.

Ш в е д о в : Добре.

С о б ч е н к о (в повязке дежурного): Как с ужином? После комсомольского или после совета?

Ж у ч е н к о : Как только комсомольское кончится, давай ужин.

С о б ч е н к о : Только вот беда: инженеры и конструкторы будут ожидать, пока мы поужинаем?

Ж у ч е н к о : Да чудак какой! Пригласи их поужинать...

С о б ч е н к о : Правильно... А здорово сегодня!

Ж у ч е н к о : Ты, Шведов, молодец. Сегодня комсомол взял завод в руки...

Ш в е д о в : Да... Сколько сегодня машинок?

Ж у ч е н к о : Тридцать шесть.

Ш в е д о в : Хорошо. До пятидесяти близко. Вот тебе и ласточкин хвост.

Ж у ч е н к о : С воровством плохо. Ничего в руках нет.

С о б ч е н к о : Забегай подозревает в краже масла Федьку и Ваньку Синенького.

Ж у ч е н к о : Не может быть...

С о б ч е н к о : А вот я уверен, что на совете и вороство откроется. У пацанов есть какие-то намеки.

Ш в е д о в : Ну, идем на собрание, а то там Клюкин уже парится.

Шведов вышел. В дверях Воробьев и Наташа.

В о р о б ь е в : Жучок, задержись на минуту.

Ж у ч е н к о : Ну добре.

С о б ч е н к о : А эти влюбленные все ходят.

В о р о б ь е в : Вот подожди, Санька, и ты влюбишься когда-нибудь.

С о б ч е н к о : Чтобы я такую глупость мог на своем лице размазать? Да никогда в жизни. На тебя вот смотреть жалко. Что твоя физиономия показывает, так и хочется плюнуть.

В о р о б ь е в : А что?

Н а т а ш а : Смотри ты какой! А что она показывает?

С о б ч е н к о : Да ты посмотри на него. Разве можно при всех такое показывать? Написано прямо: Наташа лучше всех, лучше солнца и месяца. Я на месте Алексея Степановича не поехал бы. Стоит, ты понимаешь, какой-нибудь телеграфный столб, а ему померещится, что это "ах, Наташа". Он и влепится всем радиатором.

В о р о б ь е в (хватает Собченнко в обьятия и валит его на диван): Будешь вякать?

С о б ч е н к о : Да брось, ну тебя, зайдут сюда. (В дверях.) Все-таки, Жучок, ты с ним осторожнее. С ним только по телефону можно разговаривать. (Ушел.)

Ж у ч е н к о : А вид у вас в самом деле... на шесть диезов.

В о р о б ь е в : Подумай, Жучок, кончаются наши страдания. Ты только помоги.

Ж у ч е н к о : Да чем тебе помогать?

В о р о б ь е в : Самое главное, чтобы Наташу не мучили. Она этих ваших командиров боится, как шофер пьяного...

Ж у ч е н к о : А ты сам приходи в совет, я дам тебе слово. Да ничего такого страшного и не будет. Против вас только Зырянский. Это уже известно.

В о р о б ь е в : Самое главное, Наташа, ты не бойся. Мы такого ничего плохого не сделали.

Уходят все. Пауза.

Входят Крейцер, Захаров, Дмитриевский и Троян. Крейцер и Троян усаживаются на широком диване. Захаров разбирается в бумагах на столе. Дмитриевский ходит по комнате. Закуривают.

К р е й ц е р : Здесь можно и покурить... Ну, я доволен. Молодцы комсомольцы. Замечательно правильная у них постановка. Хорошая молодежь...

З а х а р о в : Да, горизонты проясняются...

К р е й ц е р : Проясняются горизонты, Николай Павлович? А?

Т р о я н : Наши горизонты всегда были ясными, Александр Осипович. Это, знаете (улыбается), на дороге пыль. Бывает, подымаются вихри такие...

К р е й ц е р : Вы прелесть, Николай Павлович, честное слово. Ну а все-таки еще и сейчас у вас есть темные тучки, места разные.

Т р о я н : Да нет. Ничего особенного нет, темного такого. А если и есть, так и причины более или менее известны. (Улыбается.) Надо немножко ножиком... ланцетом. Потом перевязочку - и все.

К р е й ц е р (смеется): Это хорошо. А разве раньше нельзя было... ланцетиком?

Т р о я н (улыбается): Видите ли, всякая причина... она должна, так сказать, назреть...

К р е й ц е р : Это не революционная теория.

Т р о я н : Нет, почему, революционная. Накопление изменений, количество и качество и так далее... Диалектика.

К р е й ц е р : А я вот не могу ждать. Всегда это хочется раньше ампутацию проделать... И, сколько я знаю, помогает...