Тахана мерказит

-- Не понял. Раз просишь, ругать не буду. Но все равно -- не понял. А эта, мелкая? -- он кивнул на Мири.

-- Я тоже не умею, -- радостно отозвалась девочка, вылизывая остатки мороженого из коробки. -- И читать, и писать. Мишка разлил водку.

-- Не впрягайтесь, Петр Иванович, -- он чокнулся с гостем. -- Мы с Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить?

Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено.

-- Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста?

-- Я вот что ношу для Бога, -- Мири вытянула из-за ворота маечки серебряную шестиконечную звезду на цепочке. -- Мой могендовид. Хочешь, он будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом...

-- Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, -- наставительно сказал Петр Иванович и для серьезности разговора даже застегнул рубашку на последнюю душную пуговицу. -- У одних он -- Будда, у русских -- Христос, у чурок -Аллах... Тут главное -- вера.

Мири стянула с себя цепочку.

-- На. Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.

-- Ну, тогда будем здоровы!

-- Лэ хаим!

5

Суббота. Шабат в разгаре.

С утра опохмелялись, но не слишком.

-- А что, музей открыт сегодня? -- поинтересовался Петр Иванович. -Достопримечательности непосредственно?,, -- "Метро закрыто, в такси не содют..." -- пропел Мишка. -- Шабат во всем околотке. Алка в лаборатори сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.

-- Ага, -- въедливо усмехнулся Петр Иванович. -- В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди-ка: интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля-улю По правде-то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более, где Христос родился, он уже видел. В Вифлееме Где харч покупали.

-- А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает? -- предложил Мишка. -- Павел, отнеси гостю матрац.

Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или -- не к стол; будь сказано -- в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но, это все чепуха, так сказать непосредственно Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха -- снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде "кукушкой" голову отсекло -обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо Главное, чтоб из жопы пыль не шла!

-- Ладно, Михаилу не мни водку! -- весело призвал он хозяина. -- По последней, и -- на крышу!

Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном была густо заставлена солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для. всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые "пачки сигарет и даже пустые банки из-под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев из белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.

Петр Иванович, покуривая, облокотился о заграждение -- обозревал субботний иерусалимский двор. Пашка притащил на крышу матрац, пепельницу и зачем-то еврейскую газету. Он стоял рядом с гостем, готовый комментировать происходящее внизу и вокруг.

-- Дай я покурю из твоей сигареты, -- робко попросил он, поглядывая на дверь.

Петр Иванович удивился, но оторвал у беломорины обмусоленный конец, сунул папиросу Пашке.

-- А мать узнает?..

Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает.

-- Васин, а что ты ешь, чтобы от тебя не пахло с водкой? -поинтересовался он, выпуская дым колечками.

Петр Иванович пожал плечами.

-- Ничего такого не ем. Закусываю активно и все. Лучше суповину, похлебочку... Хватит тебе курить, дурака валять! -- Он перегнулся через парапет. -- Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать? Пускай, дело Хорошее.

Внизу евреи, все в черном, все как один в очках, шли в синагогу. Вернее, -- как объяснил Пашка -- в пять синагог, помещавшихся в одном длинном, похожем на барак строении с разными входами.

-- А рядом что? -- Петр Иванович отобранным у Пашки окурком показал на непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок.

-- Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают.

-- Баня, что ли?

-- Только без мыла. Баня для религии.

Петр Иванович вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос.

-- Ясно. Почему все в очках? По религии?

-- От книг зрение уменьшается.

-- Отец и мать у тебя почему в очках обоя?

-- Они ученые были в Москве, кандидаты наук.

-- А здесь, выходит, не заладилось? -- посочувствовал Петр Иванович.

-- У папы с работой проблемы, -- Пашка кивнул чуть виновато: -нагрузка маленькая и кончается грант в университете... А мама имеет работу в больнице, но -- анализы: кровь, моча...

-- Кал, -- продолжил; перечень Петр Иванович. -- Выходит, глаза-то они себе еще в Москве посадили? Ясно. Ну, они-то хоть ученые, а эти? -- он потыкал вниз мощным прокуренным пальцем. -- Чего эти вот под мышкой с собою целую библиотеку тащат? Дома почитать не могут?

-- Им везде положено читать, -- сказал Пашка, явно думая о другом. Чего-то он хотел, но стеснялся сказать. Потом все-таки решился: -- Ты кушать не хочешь, я могу нести сюда? Скажи, Васин.

Петр Иванович рассмеялся.

-- Ну и проглот ты, Пашка. Поясни мне еще чуток, и покушаем. Почему кто в шляпах, кто в тюбетейках. А вон и вовсе в малахае меховом пилит?

-- Все хасиды, но все по-разному.

-- А вон с мальцом в халате стеганом, этот кто?

-- Опять хасид.

Петр Иванович агрессивно закряхтел и стряхнул пепел не в пепельницу, стоявшую на ограждении, а вниз, где возле подъезда сидели с детьми бабы в одинаковых прическах.

-- Это знаешь, как называется?! Это сектанты называется! Непосредственно. У нас их на кол сажали и в избах жгли, чтоб не баловали!

Пашка, не желая включаться в компрометирующий его страну разговор, сделал вид, что углубился в газету. А может и правда, читал.