Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

   -- Кто там?-- послышался хриплый голос Псалтырина.

   Спавший у дверей на тюфячке Марыч проснулся и смотрел на них дикими, недоумевающими глазами. Барыня быстро прошла мимо него и вошла в комнату. Митя разделся в прихожей при помощи Голубева и вошел твердым, решительным шагом. Голубев не посмел войти и остался в прихожей.

   Псалтырин лежал на диване. Увидев жену, он приподнял голову.

   -- Ага! -- сказал он, с усилием поднимаясь.-- Донна Анна!.. Откуда ты, о донна Анна?.. Донесли! Доложили!.. Ага! И Митька здесь. Ну, полюбуйся, полюбуйся на родителя.

   -- Здравствуй, Саша! -- сказала барыня, скоро и весело подходя к нему, и хотела его поцеловать.-- Мы совсем тебя потеряли и так соскучились, что, не предупредив, решились приехать. Притом ты ничего не писал, мы так беспокоились.

   Псалтырин грубо отстранил ее рукой.

   -- Незачем! -- вскричал он и дрожащею рукой налил из графина водки, расплескав ее по столу.-- Незачем! -- повторил он, выпивая рюмку и делая странные гримасы. Водка текла у него с бороды на открытую волосатую грудь.

   -- Ты бы оделся, Саша, ты такой непрезентабельный.

   -- Незачем! -- с пьяным упорством твердил Псалтырин.-- Вот запил... видишь? Ну, смотри, любуйся, какие на мне узоры написаны!.. Грязен, как свинья! Ну и что же?.. Так и надо, так и надо.

   -- Мы хотели тебе сделать сюрприз,-- приехали, не предупредив,-- говорила между тем жена с беззаботным видом, но едва сдерживая слезы.

   Псалтырин захохотал.

   -- Сюрприз? Покорно благодарю.

   -- Мы хотели тебя звать домой, ведь Митя на днях уезжает.

   -- С богом!

   -- Мама, разденься,-- сказал Митя.

   -- Ах, да, да... Хорошо, хорошо.

   Барыня суетливо стала снимать с себя шаль, шубу и калоши.

   -- А ты зачем здесь, щенок? -- обратился Псалтырин к сыну, который упорно, строго и презрительно-холодно смотрел на отца. Митя пожал плечами и ничего не ответил.

   -- Не одобряете-с? -- продолжал отец.-- Вижу, вижу, Митенька Козелков... Знаю, что вы неумолимо строги, господин Козелков, будущий помпадур... Ну, что делать? Что делать? Не взыщите!

   -- Дайте нам чаю, маме необходимо согреться,-- распорядился Митя, обращаясь к Ироду. На слова отца он не обратил никакого внимания.

   Вскоре подали самовар, сливки, масло и белый хлеб. Митя молча, с видимым аппетитом, принялся за чай. Барыня, не переставая говорить, растерянно хлопотала около самовара. Руки у ней дрожали и голос прерывался от подступавших слез, хотя говорила она все о веселых и безобидных вещах: о городских новостях, о каком-то Петре Степаныче, который у них был с визитом, о театре, о забавных приключениях в дороге. Псалтырин, казалось, впал в состояние отупения и не слушал. Когда руки его машинально протягивались к графину, у жены вырывалось подавленное восклицание, и она как-то вся опускалась, но, быстро овладев собой, опять начинала весело и беззаботно болтать.

   Напившись чаю, Митя заявил, что пора ехать домой.

   -- Дни короткие, дорога плохая,-- сказал он,-- и так к вечеру едва поспеем домой.

   Мать с укоризною взглянула на сына.

   -- Погоди, дружок, нельзя же так вдруг,-- шепотом возразила она.

   -- Нечего тут миндальничать,-- ответил он громко.

   Она испуганно взглянула на мужа и с стремительною быстротой заговорила о чем-то постороннем.

   -- Маточка! -- заговорил Псалтырин, точно пробуждаясь от сна.-- К чему ты тараторишь? Как горох сыплешь... к чему?.. Зачем эта ложь? Что я, ребенок, что ли?.. Ты за мной приехала, так и говори: поедем, довольно безобразничать, а то "сюрприз"... Ох, боже мой!..

   -- Что же, поедем, голубчик!

   -- А вот не поеду!.. Ни за что!..

   -- Как не поедешь, Саша?

   -- Не поеду!

   -- Положим, ты поедешь, отец,-- вмешался Митя, бледный, с блестящими от гнева глазами.

   -- Что-о?!

   -- Я тебе говорю, что ты поедешь.

   -- Ты говоришь?.. Что же, ты силой меня повезешь, а?

   -- Если понадобится, то и силой.

   -- Митя, Митя! -- с ужасом заговорила мать.-- Ради бога, ради создателя!..

   Псалтырин поднялся на ноги и, сжав кулаки, весь затрясся от гнева.

   Барыня бросилась к мужу и, обнимая его, говорила:

   -- Ради бога... Саша!.. Милый!.. Успокойся... Митя, уйди!

   Но Митя не уходил и упорно смотрел на отца, гипнотизируя его взглядом.

   -- Уйди, уйди! -- кричала ему мать.

   -- Мама, вспомни, что мы с тобой говорили.

   -- Уйди, уйди!

   Между тем Псалтырин рвался из рук жены, размахивал руками и выкрикивал ругательства.

   -- Негодяй!.. Щенок!.. Как ты смеешь?.. Я тебя ненавижу, ненавижу!..-- кричал он в исступлении.

   Размахнувшись, он нечаянно ударил жену по лицу и, заметив, что она со стоном ухватилась руками за ушибленное место, сразу опомнился. С внезапною нежностью он обнял и ловко посадил ее на диван.

   -- Прости, милая,-- говорил он, целуя ее руки.-- Тебе больно?.. Ну, прости, прости... Ну, я свинья... Господи! Что это?

   -- Ничего, ничего, пустяки,-- отвечала она сквозь слезы, счастливая, что он ее приласкал.

   Мите были невыносимы эти "телячьи нежности", и, насупившись, он отвернулся к окну.

   -- У тебя, маточка, все же доброе сердце, доброе сердце,-- говорил Псалтырин расслабленным голосом, лаская жену.

   -- Поедем, голубчик,-- говорила она.

   -- Поедем, поедем, мне все равно... все равно... Меня только этот возмущает... Митька. У-у, зелье!.. Ты меня извини, я выпью... должен выпить... необходимо...

   -- Не пей, Саша.

   -- Нет, нет... только одну, только одну... уж ты позволь...

   Псалтырин выпил рюмку и хотел налить другую, как вдруг Митя взял графин со стола и переставил на окно, сказав: "Довольно!"

   Барыня страшно побледнела, ожидая, что сейчас разыграется дикая сцена. Однако все обошлось неожиданно благополучно. Псалтырин как-то тупо посмотрел на рюмку, на переставленный графин, попытался что-то сказать, но вместо того махнул рукой.

   -- Ну, хорошо... Ну, довольно,-- пробормотал он, откидываясь на диван.

   Через полчаса Псалтырины сидели в экипаже.

   -- До свиданья, до свиданья,-- кивая головой и приветливо улыбаясь сквозь слезы, говорила барыня Голубеву, который без шапки стоял подле экипажа и кланялся.

   -- До свиданья,-- машинально повторял Псалтырин, также кивая головой и блуждая бессмысленным взглядом.

   -- Трогай! -- скомандовал Митя.

   Лошади дернули. От толчка голова Псалтырина мотнулась, как у новорожденного ребенка. Жена уложила его на подушку. Непролазная грязь, темносинее, хмурое небо, холодный, насквозь пронизанный сыростью ветер, мокрые заборы, мокрые крыши, черные стаи галок на колокольне, хмурые лица встречных мужиков и баб -- все казалось проникнутым безнадежною тоской, скукой, хандрой. Когда проезжали мимо толпы мужиков, собравшихся около волостного правления, Псалтырин вдруг высунулся из экипажа и закричал: "Смотрите, православные, управляющего везут! Смотрите..."

   Он не докончил фразы, потому что сильным ударом в грудь был отброшен назад, вглубь экипажа. Ударившись затылком о твердый остов повозки, он смотрел на сына помутившимся взором, в котором отразился такой чисто животный испуг, что Мите стало совестно и неловко. Барыня переполошилась, заохала, но, взглянув на кучера, опять сделала вид, что ничего особенного не произошло, и поспешила замять происшедшую неприятность разговором.

   Так они ехали довольно долго. Псалтырин молчал и, казалось, о чем-то думал. Барыня поболтала и, наконец, умолкла. Митя, нахмуренный и строгий, сидел как истукан. Перед глазами расстилались желтые поля и зеленеющие полосы озими, мимо быстро мелькали обнаженные деревья и кусты. Повозка стала тихо спускаться с горы. Вдруг проглянуло солнце и яркими потоками света залило дорогу, грязные лужи, деревья, поля и синеющую впереди даль. Картина изменилась в одно мгновение, вся окрестность словно очнулась от сна, внезапно приняв веселый, смеющийся, радостный вид.