История моей матери. Роман-биография (СИ)
История моей матери. Роман-биография (СИ) читать книгу онлайн
Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
- Ты не передала моих писем? - У Огюста на уме были только свои заботы.
- Когда? Я не успела с поезда сойти, как меня завертело.
- А где они сейчас?
- Ты обязательно хочешь, чтобы я сказала это по телефону?..
Она оставила их матери - та сначала решила, что это какие-то важные нелегальные бумаги и взяла с опаской. Рене сказала, что это любовные письма,- тогда мать отнеслась к ним с иным, тоже трепетным чувством, но иного рода, и успокоилась окончательно, когда Рене объяснила, что письма чужие и не имеют к ней отношения.
- Уничтожь их: они больше не нужны,- сказал ей Огюст, и она обещала сделать это при первой же возможности...
Связь была налажена, к ней через день пришла представительница Центра, русская, назвавшаяся Марией: рослая, крупная, светловолосая, с правильными и спокойными чертами лица - "типичная русская красавица", как нарекла ее мысленно Рене: такими они рисовались ей во Франции. Мария хорошо говорила по-немецки и начала с того, что проверила немецкий Рене, осталась им довольна и приступила к делу...
Рене узнала потом то, о чем никогда бы при первой встрече не догадалась, а именно что у Марии семья в Москве, что муж ее занимает видное место в Коминтерне, сама же она не первый год сидит в Германии и в Москве бывает редкими наездами - такое тогда случалось...
Дело началось с политинструктажа: это была обязательная часть бесед с начинающими и с приезжающими в страну агентами: надо было дать им перспективу будущего. Со слов Марии выходило, что многолетнее правление правых социал-демократов в Германии закончилось, что политика их, всегда двусмысленная и демагогичная, никого не устроила и подготовила почву для фашизма, обещавшего немецкому народу порядок и благоденствие...
Русские всегда во всем винили социалистов. Это была их навязчивая идея, и Рене научилась пропускать мимо ушей обязательный набор брани, ей сопутствующий. Отчего они так взъелись на социалистических чинуш и почему те оказывались хуже фашистов, она понять не могла и полагала, что русские в данном случае ошибаются, но вслух этого не говорила: научилась принимать их злоречие за неизбежный довесок к тому, с чем соглашалась и за что готова была бороться вместе с ними. Какая-то тень - если не сомнений, то собственных мыслей на этот счет - пробежала по ее лицу, и Мария, заметив это, не усомнилась в недавних рассуждениях, но внесла в них существенное уточнение.
- Мы тоже оказались не на высоте,- признала она.- Недооценили угрозу правых. Вообще недооценили Германию и, наоборот, переоценили силы Франции, которую считали сильнейшей военной державой на континенте. Сосредочились на ней - в ущерб всему прочему...
Рене почувствовала себя частью этой ошибки и переменила тему - что не положено в разговоре старшего с младшим ни в одной армии мира:
- Фашисты имеют шанс прийти к власти? - спросила она в упор. Она видела на улицах пикеты штурмовиков в коричневых униформах с красно-черными повязками на рукавах и свастиками. Зрелище было не из приятных: те уже чувствовали себя хозяевами положения. Прохожие боялись их задеть и обходили стороной: чувствовали исходящую от них силу и угрозу, но многие и приветствовали и провожали сочувственными окликами и напутствиями...
Мария помолчала.
- Имеют. Гинденбург склоняется к тому, чтоб сделать Гитлера канцлером...- и прибавила для равновесия: - Но есть и сильная компартия. Получившая на последних выборах шесть миллионов.
- Шесть миллионов голосов не двенадцать миллионов кулаков. Если те придут к власти, большая часть их подчинится...- Рене глянула на Марию, ожидая дискуссии на этот счет, но та не стала возражать: русские женщины, как потом выяснила Рене, не любили спорить на отвлеченные темы. "Что будет, то и будет",- было написано на большом гладком лбу и ровном лице Марии, и она почти соглашалась с нею - если бы не светлые, прозрачные глаза, изучавшие ее теперь с удвоенным вниманием.
- У коммунистов боевые отряды,- напомнила она все-таки.
- Если только это,- сказала Рене.- Но их будет недостаточно. Немцы любят порядок и подчинение.
- Это верно,- сказала Мария.- В отличие от вас, французов... Посмотрим. Пока что вам в этой ситуации надо сидеть как можно тише и ждать переброски в Советский Союз. Я вам нашла пансион - спрячетесь в нем как мышка в норке. Никаких авантюр и любовных приключений,- еще и пошутила она, а Рене, не любившая советов и нравоучений на этот счет, даже заимствованных из воинского Устава, съязвила:
- Это общее правило? Нелегкое, наверно? - И Мария, вместо того чтобы отчитать ее и указать на недопустимость такого тона, напротив, вздохнула и сказала сокрушенно:
- Не говорите... Давайте-ка я вам денег дам. Купите что-нибудь, чтоб на люксембургскую барышню больше похожи были. Посмотрите, что носят здешние...-и ушла, укутывая лицо в шарф, а красивое рослое тело - в черный плащ с капюшоном, в котором всякая француженка в два счета бы замерзла...
Отсидеться мышью в норке не удалось. Неизвестно, как Мария нашла ей это прибежище: наверно, по объявлениям в газетах - но находка была явно неудачной. В пансионе жили ветераны недавней войны в чине от поручика до капитана, они блюли в своем общежитии нравы офицерской столовой и согласились с присутствием Рене лишь потому, что хозяйка сдала освободившуюся комнату за двойную, по сравнению с ними, плату, о чем несколько раз повторила за завтраком. Жильцы, с которых нельзя было содрать лишний пфенниг, потому что они были скупы, как могут быть скупы лишь отставные военные, полагающие, что и так уже все, что могли, отдали отечеству, почувствовали здесь нечто вроде угрызений совести и позволили уговорить себя на вторжение молоденькой штатской. Но договоренность эта немногого стоила. Они терпеть не могли всего французского, были натасканы на него, как охотничья собака на дичь, и сразу разгадали в ней представительницу этого племени - а, стало быть, в их рассуждении, особу наглую и развязную: да и какая другая согласится жить в пансионе для отставных вояк и инвалидов? Рене еще по неловкости, неудачно пошутила за первым завтраком, сказав, что теперь будет в их роте чем-то вроде юного барабанщика. Она очень гордилась тем, что вспомнила, как звучит барабанщик по-немецки, и произнесла это слово с особой гортанностью южно-немецкого, как ей казалось, диалекта. Шутка была встречена ледяным молчанием - как в высшей степени неуместная. Если бы Рене сказала, что у них появилась домашняя медсестра, ей, глядишь, и сошло бы с рук, но барабанщик, отбивающий ритм парада, посылающий в бой армии и выполняющий некоторые иные функции? Это было посягательство на святая святых, и Рене сразу оказалась как бы на осадном положении. В довершение всех бед она совершила еще одну, тоже нечаянную, но еще более опасную оплошность: вынесла из своей комнаты стоявшую там фотографию прежнего жильца, которую, как она посчитала, тот забыл при переезде. Хозяйка, сдавая жилье, не сказала ей (по понятным соображениям), что прежний его обитатель недавно скончался от полученных в войну ран. Между тем этот жилец был своего рода гордость и примечательность пансиона, потому что был ранен одновременно буквально во все места: в голову, живот, грудь, ноги, руки и другие, так что когда он, разойдясь, показывал шрамы, удивлению и обмиранию его соседей не было предела,-настолько он был весь разрисован ими. Теперь, когда Рене небрежно выставила из комнаты святыню, не было уже конца общему негодованию, и оно неизбежно должно было вылиться в действии. Когда Рене, погуляв по городу, вернулась к обеду, ей показалось, что после завтрака ее соседи не расходились,- только съехались со своими столами ближе друг к другу, обсуждая неслыханную дерзость и торча в разные стороны черными, нафабренными усами-пиками. Здесь были представлены все усы того времени, от Бисмарковых до Гинденбурговых включительно, и каждой паре таких клинков сопутствовал колкий и неприязненный взгляд - своего рода совмещенное колющее и стреляющее оружие.