Повести, очерки, публицистика (Том 3)

"Ворочайся, говорят, парнишка, домой. Молодых там организуй!"

Тут еще с отцом встретился. Он тоже домой направляет:

"Матери хоть поможешь, а то она совсем извелась на работе".

Так у меня с этим и не вышло, и дома толку не получилось. Недавно вон приезжал к нам один знакомый из окружного комитету, стыдил нас с отцом. "Какие, говорит, вы партийцы, коли у вас в деревне артели нет". А что сделаешь? Народишко-то у нас пригородный. На базаре привык сидеть больше, либо при реке какой случай ждут, чтоб сорвать. Дачником тоже разбалованы. Теперь, правда, с дачником на убыль пошло. По домам отдыха больше разъезжаются, а в отдельности по дачам редко кто живет.

- Это же и у нас, - подтвердила Фаина. - Земляника поспела, а в деревне только три приезжих семьи. А насчет спекулянтства декретного варначества промашки не дают.

- Вот я и придумал сюда поступить. Спрашивали тут человека. Все-таки тридцать три рубля в месяц и приварок готовый: грибов сколько хочешь, рыба есть, ягоды собираю. Корзины тоже плету - все копейка, а главное, при доме. Отоспишься здесь за дежурство, дома и воротишь без передыху. А дело какое? Ходовая борозда тут широкая, надежная. Меньше двух метров глубины не бывает, перекатов нет. Когда-когда плотом белый бакен срежет. Поставишь его, за вехами следишь да вечером огни зажигаешь. Вовсе спокойное место. Только скука донимает. Одуреешь за неделю. То вот и присватываюсь.

Вздохнув, Кочетков продолжал:

- По-доброму отцу бы тут сидеть, да не может на столб залезать. На тот вон, - и пояснил: - фонарь зажигать и знаки переставлять.

- Знаю я, - откликнулась Фаина. - В Нагорье как раз против перевального столба живем. Присмотрелась. Большой шар - метр, крестовина - двадцать сантиметров, маленький шарик - пять. Всю работу изучила. Одно не знаю, как место узнавать, когда бакен плотом своротит. За этим вот к тебе и подошла, не научишь ли?

- Отчего не научить, только на что тебе?

- Дело-то у меня, парень, не лучше твоего,- и Фаина рассказала свою историю.

На эту угрюмую северную реку пришла она в голодный год с матерью. Мать тут большую промашку сделала - замуж вышла. Годы уж немолодые, а ребят прижила. Ее мужа в третьем году разбило параличом, и этот больной всех окончательно связал. Хозяйство, какое было, давно пролечили и проели. Теперь всю семью "прибрал" деревенский богатей, которому параличный в каком-то родстве.

- Не без расчету сделано, - пояснила Фаина.- Нам дал малуху под сараем. Все равно ее ни один дачник не возьмет. Ну, едим тоже у него. И за это с матерью круглый год работаем, а платы никакой. Он же из-за нас в сельсовете прибедняется. "Чужую семью, говорит, кормлю. Пять ртов, а работы спросить не с кого. Навязал себе камень на шею, да который год с ним и хожу".

- Ходит он! - сверкнула Фаина глазами. - Забыла, как ботинки носят; в лаптях шлепаю. А кто скажет, что на работу ленива. Обноски старушечьи переворачиваю да ношу, - рванула она себя за проймы сарафана. - Ножом бы полыснуть такого благодетеля, да мамыньки жалко.

И Фаина, может быть неожиданно для себя, добавила:

- Видишь, незаконная я у ней. Сколько она из-за меня раньше горяпозора приняла. Вот и жалко теперь оставить.

- Да-а, - посочувствовал Кочетков: - чистая петля. Вдовая, говоришь, сама-то?

- Давно уж вдовая. Совсем молоденькой выходила. В гражданскую войну моего Васеньку убили. Ничем не похаю. Хорош у меня муженек был. На фабрике в Бронницах... городок такой около Москвы есть... работал. В девятнадцатом году ушел на южный фронт, да только его и видела. Сюда уж вдовой приехала. Нахвалили: "хлеба да хлеба там", а вышло - одно горе хлебаем.

- Здесь не выходила?

- Пробовала, да удачи не вышло. Пьянчужка попался. Бить меня лезет, а я этого не дозволю. Отмутузила его самого пьяного катком и ушла. Теперь еще похваляется, - убью, говорит. На этом зареклась. Да и верно, за кого выходить-то в наших деревнях? Пригородные ведь, да еще при реке. Одни спекулянтствуют, а те, кто около реки бьется, - запились. И от дачников много разврату идет. Теперь вот их - дачников-то - мало, так иные рады с дачей хоть мужа, хоть жену сдать, лишь бы дачника приманить. Какие это крестьяне! Двенадцатый год советской власти идет, а у нас кулак в деревне все еще верховодит, только похитрее стал. Наш-то вон хозяин у себя внизу ясли открыл. Слава одна, а на деле советскую власть обмануть норовит.

- Такой же порядок, как у нас. Крестьянское хозяйство - видимость одна. По всем береговым деревням это же, - подтвердил Кочетков.

- Веришь? - заговорила опять Фаина: - до чего надоели эти спекулянты! Не смотрела бы! Только и передышки, что в воскресенье в лес уйдешь.

- Одна ходишь? Не боишься?

- Не из трусливых. От одного отобьюсь, а больше налезут, товарища позову, - и перед Кочетковым сверкнул широкий нож с плотно охватывающим руку ремешком у черенка.

Кочетков даже отодвинулся и поперхнулся от изумления, а гостья похвалилась: "Бритва" и, сильно вытянувшись всем телом, черкнула ножом по кусту папоротника. Узорные листья на миг оставались неподвижными, потом разом посыпались, образуя почти правильный круг.

- Вот ты какая, - удивился Кочетков.

- Станешь такой,- усмехнулась Фаина с злым блеском в глазах, а нож уже исчез так же незаметно, как появился.

"Как у пароходного фокусника,- подумал Кочетков. - Злющая, надо полагать. Очень просто кишки выпустит, а то и по горлу цапнет".

Быстрые руки между тем заняты были самым мирным делом: перебирали освободившуюся после чаепития посуду, укладывали в мешочек сахар, завертывали в листья папоротника оставшийся хлеб, картофель. Казалось, что ножа не было, как не было и злого блеска в глазах, но ровная линия среза куста говорила, что нож хорошо отточен, а рука сильна и ловка.

"Довели бабу", - смягчил свою оценку Кочетков.

Точно читая его мысли, Фаина проговорила:

- Ты не думай худого... Около матерого волка живу... Нельзя мне без этого.

- У кого живешь?

- Евстюху Поскотина в Нагорье слыхал?

- Бурого-то?

- Ну, он и есть, наш благодетель. Без ножа спать не ложусь. И мужишко бывший грозится. Кисляк он, а все-таки...

- Понимаю... А без ножика как? - улыбнулся Кочетков. - Молодое ведь дело-то...