Жребий No 241

Весь твой Н. Кураев. Ай да дед! Можно подумать, что не в Верхнеу

динский какой-то там неведомый, да еще 3-й! казачий полк он несется, а по меньшей мере в Лейб-гвардии гусарский. Восемь восклицательных знаков на одну открытку! Гонка на санях по ледяному полю видно действует посильней шампанского. И в это время даже не идет в голову мысль о безумии правителей, затеявших войну на Дальнем Востоке, но так и не связавших разорванную у Байкала единственную железнодорожную ниточку. Может быть, для того и любит русский быстрой езды, что при ней не так бросаются в глаза неприглядности отечественного бытия.

Нельзя сказать, что заботы разорванной Байкалом Великой Сибирской магистрали были вовсе чужды государю. В перетаскивании вагонов и паровозов по льду (слухи, дошедшие до деда в поезде, как видно, почву под собой имели) есть что-то величественное, древне-египетское, или еще точнее, вечно-русское.

Придет день, придет всего лишь через месяц, и царь выслушает доклад самого министра путей сообщения кн. Хилкова, "вчера приехавшего с Байкала, где происходила самая важная работа по передаче паровозов и вагонов на ту сторону озера, под его руководством".

Жаль, что не было благоугодно упомнить и занести в книжечку число вагонов и паровозов на конно-мужицкой тяге перетащенных через Байкал. Жаль, что и дед, пораженный величественными картинами и размечтавшийся о своей голубке, не заметил трудов экспедиции министра путей сообщения Хилкова, вершившейся в то самое время в тех самых местах. Придет день, и уже из Забайкалья он напишет бабушке о том, что движение войск на театр военных действий приостановлено из-за нехватки именно вагонов. А государь, напротив, запишет, что дела с транспортом обстоят лучше, чем он предполагал. Что же он в таком случае предполагал?

День 21 февраля, потребовавший от деда большого душевного напряжения, с трона выглядел вполне обыкновенно.

Дневник императора. 21-го февраля. Пятница. Утром нашею подъемною

машиною был придавлен до смерти несчастный машинист по собственной неосторожности! Был очень занят до 1 1/4. Сергей

завтракал с нами. Принял графа А. П. Игнатьева. Гулял долго. Погода была холодная, ясная. Известия с Дальнего Востока спокойные. Обедали и провели вечер у Мама.

Вот такая картина. Самое характерное в этой картине, на мой взгляд, это восклицательный знак после оценки причин гибели несчастного машиниста. Восклицательный знак, да еще в исполнении царя, должен категорически пресечь любые вопросы и подозрения в склонных к вольнодумству головах. "...по собственной неосторожности!" Если оно действительно так и было, зачем кричать, восклицать-то зачем, вроде бы вздох сочувствия был уместней. Впрочем, цари, может быть, и вздыхать умеют в восклицательном смысле.

Восклицательные знаки, очень редкие в ровном, как гудение мухи, тоне государева дневника, быть может, найдут своего исследователя и тонкого ценителя. Здесь много неожиданностей. "...у меня отчаянно трещала голова!" Но тут же: "Здоровье Аликс, слава Богу, все укрепляется!" В день нападения японцев опять же восклицание: "Весь день находился в приподнятом настроении!" Вот после гибели крейсера "Боярин", подорвавшегося на собственной мине, государь оставляет редчайший и потому особенно ценный знак сочувствия неведомым ему людям: "Все спаслись исключая 9 кочегар. Больно и тяжело!" А вот "неудачный бой" в Цусимском проливе не повлечет столь же эмоциональной записи.

А что же дед? Он знал, он все время помнил, куда и зачем едет, скачет, несется... Знал и о том, что гибель в отчаянии - предпочтительная для русского воинства, с точки зрения начальства, форма воинского подвига. Мысль о возможной конечной точке своего путешествия отодвигалась дорожными впечатлениями и с решительным объяснением можно было не спешить. Но только до поры до времени. 21 февраля дед подумал, что пора наступила.

г. Чита. 21 Февр. 1904. Дорогая, милая голубка Кароля! Пишу из г.

Читы. Все мои спутники уговорили меня заехать в Читу, сделать здесь остановку и справиться, где находится теперь мой полк. Я послушался и сделал очень хорошо. Сейчас был в штабе и там мне сообщили, что 3-й Верхнеудинский полк уже выступил из Акши, и что я могу догнать его по жел. дороге на ст. Борзя (в путеводителе ты можешь найти эту станцию около Манчжурии). Вчера вечером я, приехав в Читу, переночевал в гостинице и сейчас, как только кончу это письмо, еду на вокзал и дальше. Я очень рад, что избавился от необходимости путешествовать в Акшу 210 верст на лошадях. Когда ты получишь это письмо, я уже конечно буду далеко... Не знаю, славная моя, удастся ли мне еще написать тебе, так как лишь только я догоню полк, а это будет вероятно уже завтра, для меня начнется походная жизнь со всеми ее неудобствами. Быть может, это мое последнее письмо к тебе. Вот почему невольно снова и снова хочется сказать тебе, мой светлый ангел, что я не умею, не в силах выразить тебе того чувства глубочайшей благодарности и признательности к тебе за все доброе, светлое и святое, что я всегда чувствовал возле тебя, за то, что я стал делаться лучше возле тебя!

Прошу тебя, дорогая моя, прости мне все те огорчения, которые мне приходилось доставлять тебе вольно или невольно! От души, от всего сердца желаю тебе здоровья и счастья в жизни! Молю Бога, чтобы он устроил твою жизнь настолько счастливо и беспечально, насколько ты по своей чистоте и невинности заслуживаешь этого. Но только помни, моя голубка, что не нужно вовсе давать каких-либо обетов безбрачия, монашества и т.д. в связи с моей смертью. Милая Кароля! Ты всегда можешь встретить в жизни человека достойного себя, человека не только не хуже, но гораздо лучше меня, и дай Бог, если ты устроишь с ним свою жизнь!

Я же, если суждено будет погибнуть здесь вдали, прошу тебя для себя одного: помолись за меня, ненаглядная, незабвенная Кароля, своей чистой молитвой. А я в последнюю минуту жизни буду молить Бога о твоем счастье. Итак, прости и прощай! Крепко, крепко целую тебя, твои милые, дорогие глазки, крепко обнимаю тебя и жму твою руку!

Весь твой, горячо тебя любящий, но безмерно много виноватый перед тобою

Н. Кураев. Дедушка немного поспешил с последним прощанием, надо ду

мать, весьма туманно представляя себе армейскую жизнь и службу. Уже на следующий день, по прибытии в полк, он не замедлил уведомить бабушку в том, что служба престол-отечеству не потребовала от него немедленно всех сил, помыслов, времени, а главное - жизни. И он снова взял уже наладившийся эпический тон дневника путешественника, точно так же как и государь 22 февраля не изменил своей привычке заносить на память наиболее важные и интересные события прошедшего дня.

Дневник императора. 22-го февраля. Воскресенье. Утро было туманное,

потом прояснило. В 11 час. пошли к обедне со всеми детенышами. Завтракали дамы, Майндорф и Кира Нарышкина (деж.) Получили телеграмму о том, что японцы в составе 7 больших судов бомбардировали издали Владивосток без всякого результата.

Гулял долго в саду. Обедали раньше обыкновенного и в 8 1/2 поехали в Дворянское собрание на концерт соединенных хоров под управлением Архангельского. Чудесное пение! Возвратились домой в 10 1/2 час.

В отличие от императора, страстно любившего гулять и почитавшего это дело важнейшим событием дня, дед удивительно мало уделяет внимания погоде, и потому его письма никак не могут восполнить школьный календарь природы. Кстати сказать, начав вести дневник в 14 лет и не пропустив вплоть до 1917 года ни единого дня, ни единого! без записи, царь умудрился сохранить однажды выбранный стиль записей, не дающих свидетельств жизни интеллектуальной или духовной. Не мудрено, что с "милым Ники", уже царем, и государыня и ее старшая сестра обращаются как с подростком, вразумляя, наставляя, указывая, призывая и требуя. Сильная воля, твердый характер и незаурядный ум сестер Гессен-Дармштадских восполняют недостаточность этих качеств в русском царе. "Взгляни на тех императоров, которые правили жестко, - общество необходимо воспитывать, оно не должно сметь вопить во весь голос или учинять смуту".