Чреватая идея

Зато он теперь знал, с кем будет сражаться в игру "Летающие колпачки", которой его когда-то премировали на день Парижской коммуны. Она до сих пор хранилась непользованная, потому что за всю жизнь партнера по "колпачкам" он так и не нашел. Не с женой же было в них играть!

Н. попусту ломал голову насчет поручительств и додумался наконец обратиться к двум бывшим ученикам, теперь, вероятно, студентам. "Как я их тогда еще называл? - завспоминал он. - Ага! Квадрат Разности и Разночинец!"

Передал он свою просьбу через одного такого Алика, тоже студента, но по глупости женатого. Его Н. выделял среди прочих тоже, хотя тот на лакедемонянина вообще не тянул, так как спутался с раздатчицей, по молодости намереваясь ее довоспитать (он здорово играл в шахматы и был одарен в науках). Та, однако, сразу родила маленького, и довоспитываться ей стало некогда, а когда он в ее преображении отчаялся и решил все же уйти, она раз! - и родила двойню. И всё. Но это будет потом.

Сейчас же Разночинец с Квадратом Разности, то есть мы с моим товарищем, ходили и принимали решение. Оба мы были тогда беззаветно увлечены поэзией. Один - Блоком, другой - Маяковским. Кто кем, догадайтесь сами.

Квадрат Разности его глумлений насчет "ВБС" не забыл. "Почему, скажи почему он всех высмеивал? С какой стати?" "Ну-ка иди-ка к доске и побудь сильным!" - такое не забывалось.

- А если с ребенком он будет так же?

Гуляя и обсуждая, они напились из колонки, и один вспомнил, как у него это получилось в первый раз:

- Когда хватило роста, я, нажав ручку, дотянулся до струи. Пить удобней, когда она стеклянная, но - чуть шевельнешься - и струя становится белая и пенная. Вода сразу затекает в нос, и ощущение, что, купаясь в пруду, наглотался воды. А стеклянная течет тихо. Ее даже покусывать можно!

Второму тоже было что рассказать.

- Колонка сама хоть ведро выпьет. Налил его, приподнял, чтобы колоночный кран опустился в воду, и струю убавляешь, а потом вообще отпустил ручку и вода втягивается назад. Если правильно наклонять ведро, чтоб кран не вынулся, утянется почти всё, а когда между наклонным дном и ведерной стенкой образуется треугольник последней воды, надо, чтобы и он довсосался, иначе что-то всхлипнет и чуть-чуть воды останется.

- Стихи-то он любит, не знаешь?

И оба заговорили о недавно вышедшем огоньковском Маяковском. Один восторгался, а другой - более серьезный и тонкий - склонен был говорить только о Блоке.

- Может, спросим, любит ли он Блока? Например, "дай, как монаху, взойти на костер..."?

- Он тебе "всем давать, не успеешь вставать!" ответит. И "Мария, дай..." тоже испохабит...

- Вот-вот. А все-таки здорово написано: "Строен твой стан, как церковные свечи..." Скажи нет?

- А "потягиваясь задремлю, сказав тубо собакам набежавшей страсти"?

- Он про это дело, что хотел мог ляпнуть...

- Зато преподавал, а?! И самого Киселева видел! Правда, одно дело школа, а другое - ребенок...

- Но уж геометрию все знали...

- Классная наука, скажи нет?!

- Помнишь, мы к нему приходим, а он жгет в печке какую-то гадость. Чтоб не пропадало. Печка еще гудела. А он смеется: "Она всегда от дерьма гудит!"

- В детском доме, по-моему, лучше, чем вот так!

- "Не знаю, где приют своей гордыне..."

- А когда с вечными двигателями пришли... - начал было один и намертво замолк. Верней, замолкли оба...

"...Жилистая громадина стонет и корчится..."

Лобачевский был не прав - параллельные педагога Н. и рыженького мальчика не пересеклись. Прав был Евклид. Но Киселева все-таки припутывать не стоит, хотя в нашей жизни все в лучшем случае шло по нему. А вообще-то шло как шло. Примерно так.

Зимой что-то внутри колонки смерзалось, и ручка ее после наполнения ведра, так и не взъехав, пристывала. Вода поэтому начинала бежать целыми днями, и намерзал бугор. Колонка зарастала льдом, а потом ломалась вовсе и больше не текла. За водой после этого ходили на другую улицу - какая-нибудь из колонок за зиму не ломалась...

Летом же под струю ставили рассохшиеся кадушки и подолгу лили в них воду, чтобы разбухли и сомкнулись клепки. Хозяин стоял и нажимал, а если кто подходил, он уступал место, и человек наполнял свои ведерки.

Про очередь у колонки, когда поливают огороды, поговорим в другой раз; про то, как мокрые пальцы, обжегшись в стужу на ручке, пристывают к железу, тоже не тут; про мытье прохладной влагой запыленных в июле ног как-нибудь еще. А вот про то, как дрались Ахмет в распахнутой лисьей шубе и Буян в драной майке (происходило это в жаркий летний день), причем Ахмет бил Буяна пустым ведром, а Буян был страшен, и затеивалось кровопролитие, рассказать охота всегда, однако воспоминание это давно прикончено в некоем, вполне доступном читателям повествовании.