Полынья

Как это происходит?

Притяжение моря, действующее по вертикали, развивает колоссальную подъемную силу. Происходит выброс-всплеск, превращающий течение в две волны. Потом притяжение действует вниз: гребни смыкаются, полоса опадает. Этот всплеск как водолазный клапан. Течение его открывает, чтоб убрать лишнюю плавучесть. Воцаряется равновесие. Вот этот момент, когда равновесие нарушено, "Шторм" как-то должен поймать.

Как поймал шар?

Кажется, он получил особенно сильный удар. Допустим, и "Шторм" его получит. Разогнался и взлетел - как самолет! А отчего взлетает самолет? От различия плотности воздуха - наверху и под крыльями. Самолет садится на более легкую воду. Принцип разгона не имеет значения. Отличие лишь в одном: самолет имеет крылья. Следуя логике, крылья должен иметь и "Шторм".

Что это ему даст?

Вот пароход достигает верхней точки раскачивания. Всплеск разрывает течение, и пароход, оказываясь па гребне волны, принимает выходящий поток площадью крыльев. Как только изменится угол крыльев, изменится и центр тяжести "Шторма". По силуэту "Шторм" будет напоминать самолет, отрывающийся от взлетной полосы. Оболочка тотчас перельется, она уже в другой среде. Течение смыкаясь, создаст дополнительный толчок.

"Шторм" всплывает...

Это мысль!

Правда, тут появится сложность. Быть может, непреодолимая... Крылья, кто их сделает? Кузнец. А как их крепить, сколько все это займет времени? Все это - второстепенное. В идее с крыльями что-то есть. И в нее необходимо поверить, как во все остальное.

"Шторм" вышел из Полыньи. Поднялся по дуге к верхнему течению. Еще одно, возникшее из вихревой воды. Пока слабое, не это не имеет значения: оболочка "Шторма" его воспринимает, приспосабливается. Даже шар из него не вырвался! И это естественно: никакого здесь всплеска нет. Бессильны и крылья "Шторма".

Тут два решения.

Первое: выйти из "Шторма". Баржа опять на косе. Допустим, не разлетелась: сохранили хоть один отсек. Осушили, сделали нечто вроде барокамеры. Остановка перед самыми тяжелыми метрами... Фантазия! Кто будет думать о "Волне"? В нее будут дуть до последнего! Нельзя выходить из "Шторма"... Остается второе: "Шторм" выдернет "Агат". А до этого будет держать, сколько потребуется.

Третья остановка здесь, последняя.

Итак, что-то сложилось: есть крылья, которые ты принял как идею подъема. А теперь принимаешь еще одно как обязательное: мальчик дотянет до барокамеры. Маше этого хватило. А он все-таки в пароходе.

Что еще? Может, что-то упустил? Это и есть последнее, главное, над чем ломал голову все эти дни. Да! Ничего больше не понадобится.

Все, кончено.

Отстегнув ремень, которым привязался к столу, старшина встал. Судно сильно качало, что он не сразу заметил от усталости. Обычно в любую качку моряк попадает сразу с левой ноги. Но тут был не ритм, а аритмия. Вдруг наверху оказывался трап, по которому собирался сойти, или делалась палубой переборка. Но особенно раздражало то, что было не закреплено: казалось, в голове стучат котлы, в животе трясется посуда. Когда вышел в коридор, тот наклонился так, что в него можно было упасть. То, что старшина увидел здесь, его поразило: команда лежала на мокром материале, разостланном на линолеуме. Воздух был тяжелый, несмотря на открытые кислородные баллоны. В нем чувствовался запах углекислого газа. Глядя на людей, поверженных в электрическом свете, Суденко вспомнил про волны, которые проходили ночью...

Сел на пол.

Напряжение, которое держало его за столом, теперь отпустило. Заторможенное сознание медленно переключалось на другое. Постепенно начал соображать. Ребята напоминали спящих, разметавшихся во сне. Осмотрел их, ползая на четвереньках: ничего, живые. Должно быть, помогли и кислородные баллоны и выручили рулевые: вели "Кристалл" по гребням, избегая глубоких провалов. Но спали глубоко, в пароксизме глубинного опьянения, и об этом говорило выражение их лиц. Крепче всех спали механики, мотористы и электрик Данилыч: запас кислорода в их крови невелик. Почему-то Микульчика среди них не было. Кокорин лежал у главной двери, перегородив выход своим телом. Наверное, он не пустил людей на палубу и этим спас. Во всяком случае, от кессонной болезни. Кутузов замыкал строй: лежал в тапочках, привязав себя цепью к огнетушителю. Лицо угрюмое, без признака пьяной радости. Как будто прислушивался к чему-то, что и вызывало его недовольство: к тросу, отцепившемуся от снасти, который летал наверху, ударяясь скобой о надстройку. Был почти в сознании, но не очнулся.

Пересчитал еще раз. Не было четверых, помимо водолазов, спавших в посту: Микульчика, Дюдькина, Шарова и Просекова.

Где они?

Открыл дверь в каюту стармеха - пуста.

Сунулся напротив, в ПУМУ - закрыто. Микульчика разглядел в стекло: сидел за пультом управления. На стук не повернул головы. Однако двигатели работали, куда-то шли.

На камбузе кипело, булькало. Дюдькин был в салоне - стелил мокрую простыню на столы, чтоб не двигалась посуда.

- Григорьич, где мы?

Повар, внимательно его разглядывая, пробормотал:

- В пузыре...

Суденко испугался: неужели все такие? Куда же тогда они шли? Пробрался в рулевую. Леха Шаров стоял здесь, перевесясь через колесо. Значит, все в порядке.

Наступило утро, незаметное среди волн, еще крутых, с опасными углами крена, загромоздивших дорогу хаосом качающихся глыб. Уровень моря, отлинеенный горизонтом, резко менялся в больших стеклах. "Кристалл" то восходил наверх, то обморочно падал, зарываясь до верхушки мачты. От этих стремительных наклонений, от ветра, сдавливающего перепонки, в рулевой все гудело, как в барокамере. Когда "Кристалл" поднимало особенно высоко, приоткрывалась полоска зари, похожая на трепещущий флаг. Ненадолго, на один миг, и тут же исчезала среди гребней, которые пенились. Даже огромные, неестественно белые облака, стоявшие вдалеке, казались такими же нереальными, как эта заря. А вокруг лежала серость и стылость воды, не ощущавшей свет.

Шapов правил не по волнам, а смотрел куда-то вперед, проложив линию курса на облако или звезду, а потом, когда они растекались, выбирал еще что-нибудь, чтоб зацепиться взглядом подольше. Взгляд его, без видимой сосредоточенности, был по-особому зорок, избирателен, что Суденко понял, когда Шаров незаметно, заранее изготовясь, отделил от облаков айсберги, которых Просеков удачно обминул прошлой ночью. Стоя на большой глубине, они предупреждали о себе бомбовыми ударами (это от них под водой отваливались "щенки" - большие куски), отдававшимися в море, как в пустой комнате. Суденко заметил их, только когда прошли, и это еще раз сказало ему, что Шаров все видит правильно.

Внезапно в воздухе пронеслось что-то, и прямо перед "Кристаллом", словно туши гигантских животных, выплеснулись острова...

Неупокоевы? Да они с ума сошли!..

Суденко бросился к Шарову, чтоб ему все объяснить, но сделать это ему помешал Просеков, ворвавшийся в рулевую:

- Назад! Обратно!..

В этот момент Шаров поднимал "Кристалл" на большую волну, и резкий поворот Просекова снес судно с гребня... Падая в коридор, Суденко увидел чудовищную картину: повар Дюдькин, выронив кастрюлю, заскользил по разлитому супу с такой скоростью, что мгновенно пропал из глаз. "Кристалл" тут же упал па другой борт. Теперь рулевая оказалась внизу, и Суденко прыгнул в нее из коридора. Шаров, балансируя рулем, каким-то чудом выровнял судно, и все обошлось.

Но море словно изменилось.

Теперь далеко справа проступили оснеженные склоны Земли Верн. А прямо по курсу цепочкой покачивались на воде буи, показывая поворот в шхеры. Все было так ясно видно, что можно было различить "Ясную погоду", которая ждала их у приемного буя. Только Неупокоевых островов как не бывало.

Просеков, проковыляв к креслу, удивленно спросил:

- В чем дело? Откуда они взялись?

Этот вопрос мог остаться нерешенным, если б не рулевой, взмахнувший в ярком свете деревянным молотком. Просеков, садясь мимо кресла, изумленно вопросил Леху: