Узлы

- А-а-а... Ты о статье. Как же, как же. Читал.

- Говорят, все газеты республиканские перепечатать должны. Дело государственное...

Васиф рассмеялся:

- Конечно, конечно, бэбэ. Ты, как говорится, не меняешься. Где плов, там ты тамада, бэбэ.

- Опять тебе что-то не нравится? Меняюсь, дорогой, еще как меняюсь. Школа жизни учит. Рождается человек кристально чистым, как страницы ненаписанной книги. Политику постигаешь с годами.

- Какая уж тут "политика". Хитрость - это точнее будет. Ты всегда был себе на уме, бэбэ, наверное, с пеленок. Помнишь, как в классе контрольную устроили по рассказу Ахвердиева "Бомба"? Никогда не забуду... Ты у меня переписал слово в слово. Учитель тогда нас обоих поднял, спросил: кто у кого сдул? Мы молчали. Тогда он пригрозил к директору отправить. Ты таким ягненком прикинулся: "Васиф попросил, я его выручил, мюаллим". Он умный был, Фархад-мюаллим. Тебе поставил пять, мне двойку. Несколько раз потом спрашивал меня: "Ты ничего не хочешь мне сказать, Васиф?" А что ему скажешь...

- Ну и память у тебя, бэбэ! Откуда только ты все это выкапываешь? Я почти забыл...

- Ты предал меня тогда, бэбэ, а такое до конца помнится. Это самая твоя "школа жизни".

Балахан пригладил усы, улыбнулся напряженно:

- Эх, детство, детство...

Нет, не лежит душа к Балахану. Правда, сегодняшняя встреча была теплее. Что делать, не ссориться же каждый раз с человеком, который всегда с добром к тебе идет. Разве не встречал он, Васиф, среди своих знакомых людей куда более грешных, чем тщеславный Балахан. По сути говоря, он добродушен, не мстителен. Никогда не обижается.

Васиф встал, походил по палате. Но настроение от этого не улучшилось.

Он с отвращением проглотил оставленное медсестрой лекарство. Что они его здесь держат? Синева вокруг укуса проходит, отечность спала. Температура нормальная. Обрадовались, - почти пустая больница. Обхаживают, как тяжелобольного. Пухленькая медсестра-практикантка собралась было кормить его с ложечки. Он так посмотрел на нее, что она, как мышь, шмыгнула за дверь. Надоело! Лежишь здесь, как пень, а там на буровой...

Васиф закрыл глаза. Нет, не спится. Сколько можно спать. Посмотрел на трещину под потолком. Если прищурить глаза, чтоб убрать с поля зрения печку, увидишь контур Великобритании. Ну, точно. И где-то рядом даже Ирландия. Надоело... Стены гладкие, белые. С ума сойти можно. Как там, на буровой?.. А славный человечек эта Сима. Добрая. Только ли добрая? Какая она была в машине "Скорой помощи". Глазищи огромные, губы побелели. И все спрашивала что-то у этой сонной курицы, медсестры. Только ли доброта вызвала в ней такую решимость? До сих пор на коже следы ее зубов... Ни черта я не научился разбираться в людях. Придирался по мелочам к Симе. А она ночью бежала через степь, чтоб не предали меня, не подвели. А Пакиза? Смогла бы так? Нежная, ее обидеть легко. Сима прямая, острая, как лезвие ножа. С горчинкой. Сима знает цену каждому заработанному рублю, почем фунт лиха. Пакиза... Молодой, подающий надежды ученый. Руки белые, мягкие. Губы прохладные. Какая она была тогда под луной, на ночной дороге...

Кто там шепчется за дверью?

Подтолкнув вперед Пакизу, Сима медленно закрывала за собой дверь палаты.

- Привет, товарищ геолог!

- Что это, бред? Галлюцинация?

Опираясь на здоровую руку, Васиф привстал с подушек.

18

Разные люди по-разному спрашивали Васифа за рубежом-откуда он? Отвечал коротко - "советский гражданин". Когда об этом же спрашивали его в России, он называл себя бакинцем. Но нигде не говорил, что родился и вырос в Раманах. Кто знал Раманы, если такого названия ни на одной карте Советского Союза нет... Но когда он говорил или думал о родине, ему представлялись именно Раманы, небольшой холмистый поселок, где каждый уголок, остатки старой крепости, озеро, подернутое нефтью, маслянистые, ржавые от нефти уголки меж сложенными из камня заборами - все, каждая малость бесконечно дорога его сердцу.

Когда-то село славилось сочным ароматным виноградом, медово-сладким инжиром. Но впоследствии зеленый этот участок со всех сторон потеснили буровые, сосущие нефть. Казалось, все здесь пропитано нефтью. Земля, дома, зачахшие сады. И люди...

Но для Васифа, немало повидавшего в годы странствий, родной поселок был прекрасней всех столиц мира.

В далекие времена Раманинская крепость, заложенная в четырнадцатом веке, являлась бастионом одного из бакинских ханств. Вокруг стен крепости полегло немало захватчиков. Зарастали травой одни могильные холмы, появлялись другие.

В годы царского произвола поселок на отшибе стал прибежищем тайных сходок подпольщиков, революционно настроенных рабочих. Ржали сытые жандармские кони меж могильных камней, метались под каменными стенами крики смертельно раненных... И снова свистит ветер в проемах старой крепости, заросшей бурьяном.

Вернувшись на родину, долго плутал Васиф по кладбищу, так и не сумев разыскать могилы отца и матери. Пришлось обратиться за помощью к Оруджгулу.

На первую премию, полученную в Кюровдаге, он установил надгробные камни на их могилах...

- Вот здесь. - Васиф подвел Пакизу к скромным плитам из камня.

Пакиза положила на каждый по букетику нарциссов.

И здесь, в этом печальном углу, чувствовалось дыхание весны. В буйной зелени меж надгробных камней заполыхали головки маков, на голых еще ветках деревьев шумно возилась стая скворцов. Ссутулился, будто меньше ростом стал Васиф рядом с дорогими могилами.

- Не надо так... Посмотри вокруг, сколько смысла в этом весеннем дне.

Васиф кивнул ей, потер дергающуюся бровь.

- Я понимаю, когда-нибудь это случилось бы, смерть неминуема. Но как подумаю, что умерла она, оплакивая меня, не могу смириться. Если бы хоть знала, что жив я, жив! Сейчас, в эту минуту, я готов молиться о том, чтоб дошел до матери мой голос, твоя улыбка, наше счастье. Хорошо, сказку придумали люди о "том свете". О награде за наземные муки и возмездие за зло. - Он медленно оглядел кладбище. - Сколько поколений здесь, сколько людей... Волновались, любили, ненавидели, А сейчас лежат рядом. Друзья и враги.

И верно послужившие людям, и предатели. И солнце одинаково греет их могилы, и цветы одинаково распускаются. Здесь есть и могила негодяя Абдулали*. Того самого, что брата своего двоюродного, Мустафу, выследил и подло убил. Одно утешение - мало таких.