История моей матери. Роман-биография (СИ)

- Купите вон ту куклу, мороженое, которое я просила, и еще большую сладкую вату, чтоб до конца хватило!

- Нет, я так не могу! - возроптал Огюст.- У меня осталась сотня на черный день, и вижу, он настал! В эти клетки надо не бедных зверей сажать, а торгашей проклятых! С их лотками вместе! - и полез отстегивать заветную пуговицу.

- Я помогу,- успокоила его Рене.- Сейчас я ей длинный леденец куплю ей до конца хватит.- Огюст оставил карман в покое.- Сколько ты получаешь? спросила она.

- Я говорил тебе уже. Двести франков.

- Но ты же член Центрального комитета?

- Пока что с испытательным сроком. А пока испытывают, дают старые гроши. И целый год так будет. Ладно. Что мы все о деньгах да о деньгах? Давайте веселиться. Или мы не французы?..

В веселье он оказался и вправду живее и забавнее, чем в грусти. Ему было за сорок, но он вел себя как мальчишка: дразнил хищников, перекидывал ноги через барьер - правда, замученные неволей звери отворачивались от него и им пренебрегали,- даже взялся на спор прыгнуть с пригорка выше жирафа: чтоб посмотреть, что у него между ушками. Рене он веселил, а Жанна глядела на него недоверчиво и скептично: он ее чем-то не устраивал.

- Подумаешь: с горки прыгнул! У нас мальчишки с крыши прыгают. И не снизу вверх, а сверху вниз. И конфету мне все-таки Рене купила.

- Ну и сестрица у тебя,- пожаловался он.- Я теперь понимаю, в кого ты.

- В сестру?

- В родню. У меня брат совсем другой по характеру.

- Какой?

- Миролюбивый и покладистый.

- Если б мы были мужчинами, мы б, наверно, тоже были такими. Верно, Жаннетта?

- Я б не хотела мужчиной быть,- отвечала сестра, которая и вправду недалеко упала от семейного дерева.

- Почему?

- Деньги надо тратить - на детей и на женщин. А им не хочется. Себе хотят оставить - на выпивку.

Терпение Огюста на этом кончилось.

- Все! Выкладываю последнюю сотню! Кутить так кутить! Приглашаю вас в кафе, посредине павильона с макаками! Пусть смотрят, как гуляют французы!..

Они пообедали в кафе, в которое действительно отовсюду заглядывали мартышки и вели себя при этом так непотребно, что приходилось все время пересаживать Жанну с одного кресла на другое и занавешивать окна шторами. Они прогуляли тридцать франков, причем Огюст обнаружил еще одно ценное свойство французской души, а именно - не жалеть о деньгах после того, как они истрачены. Жанна и та осталась довольна.

- Хорошо посидели,- сказала она.- Вы еще приходите. Только когда мамы не будет.

- Почему?- спросили те оба.

- Потому что вы ей не понравитесь.

- А это еще почему? - насторожился он: от Жанны можно было ждать чего угодно.

- Потому что вы для Рене слишком старый. И потом, что у вас за мундир? Вы, случайно, не пожарник?..

Огюст чертыхнулся, но проводил их до дому, и они договорились о новой встрече - уже без Жанны и с более серьезной программой. Огюст предложил посмотреть Версаль: как жили, спали и ели коронованные особы Франции. Рене в Версале не была и согласилась: в конце концов, именно так и проводят отпуск самостоятельные, закончившие школу девушки - в экскурсиях и в больших и малых путешествиях...

Они поехали в Версаль, вышли из поезда. Впереди виднелась всем известная классическая перспектива с полукружным импозантным дворцом и геометрически правильным садом.

- Я люблю здесь ходить: здесь пахнет старой Францией,- сказал Огюст с романтической приподнятостью в голосе.- Ты Францию любишь?

Рене не понимала, почему Версаль пахнет старой Францией больше, чем иные места в ней: она предпочла бы в этом смысле деревушку в отдаленной сельской местности, но отвечала без колебаний:

- Люблю конечно.

- Вот. А она вся как бы здесь сосредоточена. Тут, в этом зале, лежала Мария Медичи, когда рожала Людовика Четырнадцатого...

Рене чуть не подпрыгнула на ходу:

- Не Мария Медичи, а Анна Австрийская! Хоть бы почитал своего однофамильца!

- Я их все время путаю,- извинился он.- Матушка его, словом.

- И не могла она здесь его рожать! - во второй раз спохватилась Рене: как в страшном сне, когда сидишь на экзаменах и говоришь помимо воли глупости - у нее бывали такие сновидения, от которых она просыпалась в холодном поту, с чувством ужаса.- Дворец построен при Луи Четырнадцатом!

Он осекся, поглядел на нее с упреком.

- Ну может быть. Я в лицее не учился, а в морском училище это проходили поверхностно... Я не про то хочу сказать. Я хочу, чтоб ты почувствовала величие старой Франции.

- А это зачем?

- Да так. Без этого нельзя. Надо оставаться собою. Но об этом после... Вот и дворец. Пойдем - тут надо осмотреть все по очереди, ничего не пропуская...- а Рене подумала, что революционеры не в первый раз уже берутся за ее воспитание: чтоб дотянуть ее до своего уровня.

В Версале была бесконечная анфилада зал с богатым убранством, в которых постоянной была только позолота, а цвет тканей, которыми были обиты стены и потолки, менялся: синий, зеленый, красный, желтый. Огюсту нравилась мебель: столы, кресла, лежанки с балдахинами - он то и дело примерял ее к своему воображаемому жилищу, мысленно садился на них и ложился. Рене же больше понравился парк с его газонами, каналами, скульптурами и фонтанами.

- Почему? - спросил он.

- Потому что парком пользовались многие, сюда ходил народ, а в твоей тронной кровати лежали только двое. Мы же с тобой социалисты.

- Не социалисты, а коммунисты, не путай, пожалуйста,- поправил он ее.-Не делай таких ошибок. Чем тебе не нравится этот столик? Подошел бы к моей комнате... Я здесь квартирку снял недалеко, в Медоне,- прибавил он.Зайдем, когда нагуляемся?

- Снимаешь квартиру? - не споря с приглашением, удивилась она.- Это ж недешево, наверно?

- Не я плачу, а Центральный комитет. Я там за сторожа.

- Тебе и деньги за это платят? - Она вспомнила Бернара.

- Это уж нет. Ты плохо их знаешь. Хватит того, что пользуюсь ею время от времени...

Она пошла смотреть явку Центрального комитета. Это был приятный сельский домик в стороне от больших дорог, с крохотным садом и огородом идеальное жилье для молодой семейной парочки...

- Здесь я ем, когда приезжаю, здесь сплю,- совсем как в Версале, показывал он ей, бегая по комнате и убирая со стульев тряпки, а со стола тарелки с засохшей трапезой.- Тут печурка - подложишь уголь, всю ночь греет. Не прибрано: я давно не был, а те, что из Центрального комитета, этим не занимаются...

Наконец он сел, посмотрел на нее особенно ласково и пристально.

- Ну что, Рене?

- Не знаю,- искренне отвечала она.- Что ты мне хотел сказать про любовь к Франции? Какое она имеет ко всему этому отношение?

- Прямое... Если б тебе дали выбирать между французом и чужим, кого бы ты выбрала?

- Своего, наверно.

- Даже если этот чужой был Фантомасом?

Она изумилась:

- Кем?!

- Фантомасом. Который всегда уходит от полиции. Я тебя приревновал к нему. Поэтому и хочу увести в свою компанию.

- С чего ты взял? У меня с ним никаких отношений. Виделись - и то раз только.

- Он так тебя хвалит... И ты бы не сошлась с ним?

- Неприличный вопрос, но почему же? Сошлась бы на необитаемом острове. К англичанину и на необитаемом острове не подошла бы,- пошутила она, потом сказала серьезнее: - Шая - милый человек, но свои ближе.

- Вот это-то я и хотел от тебя услышать! Свои ближе! - и начал приставать к ней, побуждая перейти в спальню.

- Перестань! Французы лучше, но не ты же один!

- В настоящую минуту один!

- Ну значит, давай закончим ее, эту минуту! - Она выскочила из его рук.- Договорились: это больше не повторится?!..- и ушла, сердитая, восвояси...

Но никогда не надо зарекаться. Всякое жилье притягательно помимо своих хозяев. Да и слова людей имеют самостоятельную силу, не зависящую от того, кто их произносит.

Началась осень и с ней - долгожданные занятия в двух институтах. Сорбонну она посещала вместе с Марсель, которая тоже выбрала профессию юриста. Они сели рядом как близкие подруги, но если Рене ничем не выделялась среди заполонившей аудиторию молодежи, то Марсель с самого начала оказалась на виду: как дочь известного всей стране политического деятеля. Так вышло само собою: фамилия была у всех на слуху, а Марсель не только не скрывала своего родства, но то и дело о нем напоминала и говорила, что поступает так, борясь за признание партии, потому что отец и партия, как сиамские близнецы, неразлучны и неразделимы. Она вращалась в кругу заметных на курсе особ чаще молодых людей, чем девушек, а к Рене возвращалась, вдоволь наговорившись или для того, чтоб наверстать упущенное и просмотреть то, что та успела записать в тетрадках: Рене вела их со свойственной ей с малых лет дотошностью. Это списывание не мешало Марсель сохранять по отношению к подруге прежний покровительственный тон и считать, что Рене все еще нуждается в некой доводке и шлифовке, что ей не хватает чего-то трудноопределимого: не то светскости, не то феминизма, входящего тогда в моду, и в любом случае - уверенности в себе и в своих суждениях. Рене все это терпела и сносила, потому что друзей, вопреки общему мнению, не выбирают и относиться к ним надо по возможности снисходительнее.