Том 5. Женитьба. Драматические отрывки и сцены

В «Женитьбе» изображаются представители офицерско-чиновничьего сословия в их соприкосновении с купеческой средой, точкой соприкосновения взят типический бытовой случай — поиски жениха-дворянина для купеческой невесты. Купеческая сторона пьесы постепенно расширялась, начиная с набросков 1835 г., где невеста, по-видимому, была уже купчихой. В дальнейших редакциях (1836, 1841 гг.) прибавлены были Арина Пантелеймоновна с ее проповедью купеческих преимуществ и жених Стариков. Сваха Фекла является посредствующим звеном между двумя мирами, причем по своей «простонародности» ближе примыкает к купеческой стороне.

Купеческая тема не была новостью ни на сцене, ни вообще в художественной литературе. В самом начале XIX века купеческий быт воспроизводился в пьесах П. Плавильщикова. Гоголевской комедии непосредственно предшествовали «простонародные» повести М. П. Погодина из купеческого быта. В частности, можно отметить некоторую связь «Женитьбы» с повестью Погодина «Черная немочь» (1832 г.), где есть и говорливая сваха, и купец-деспот, и роспись приданого, которую он разбирает. [64]

Эпизодические заметки, касающиеся купцов и их отношений с дворянством, встречаются, хотя и изредка, в произведениях Гоголя, начиная с 1833 г. В «Невском проспекте» мимоходом затронут основной мотив «Женитьбы»: женитьба офицера из «среднего класса общества» на купеческой дочери «с сотнею тысяч» и «кучею брадатой родни». Кстати говорится и о честолюбии «русских бородок», которые, «несмотря на то, что от них несколько отзывается капустою, никоим образом не хотят видеть дочерей своих ни за кем, кроме генералов или, по крайней мере, полковников». В «Портрете» сопоставляется развязность «русских купцов» «в синих немецких сюртуках» на аукционе с их обычной «приторной услужливостью», когда они в своих лавках перед покупателем. В одном раннем отрывке («Дождь был продолжительный», 1833 г.) изображается внешне цивилизованный купец в таком же «синем немецкой работы сюртуке» на прогулке со своей «жирной» половиной. Автор иронизирует над «купеческой ловкостью», с какой он держит над ней зонтик, и с насмешкой упоминает об «адской струе из капусты и луку», которую оставляет за собой купеческая чета.

Больше внимания уделено купцам в «Ревизоре». Городничий обличает их плутовство и издевается над их бородами и претензиями на важность. Повторяется в «Ревизоре» и мотив «купеческой дочки»: Хлестаков (в редакции 1835 г.) хвастает своими успехами у каких-то «двух хорошеньких купеческих дочек», которых он прельстил своей петербургской внешностью. [65]

Все эти мотивы имеются и в «Женитьбе», но в иной функции и со значительными переменами. Мотив «купеческой дочки», намеченный еще в «Невском проспекте», стал здесь основной частью сюжета. Купеческое «важничанье» получило в речах Арины Пантелеймоновны более или менее солидное обоснование и превратилось в гордое сознание своего сословного достоинства (рассказ о Тихоне Пантелеймоновиче, спор с Феклой, финальная сцена). Фигура купца Старикова изображена сочувственно. Отпали или отошли на второй план внешние комические черты, вроде «бороды». О «бороде» в окончательной редакции уцелело только одно упоминание (реплика Агафьи Тихоновны: «станет есть, все потечет по бороде»). [66] Совсем уничтожено упоминание о «капусте», имевшееся в первой полной редакции. [67] Исчезла также и такая подробность, как «немецкая» одежда некоторых купцов, претендующих на равенство с дворянством; в первой полной редакции Стариков причисляется именно к этой категории (реплика Арины Пантелеймоновны: «Да ведь Алексей-то Дмитриевич не такой… в немецком кафтане лучшего сукна ходит»).

Сравнение окончательной редакции с двумя слоями (верхним и нижним) первой полной редакции показывает, как Гоголь систематически устранял свои собственные шаблоны и слишком примитивные комические черты, и как, вместе с тем, смягчал краски в изображении персонажей из купечества, которые становились серьезнее и человечнее, получая в этом отношении решительный перевес над персонажами из дворянства, обрисованными резко сатирически. Так в окончательной редакции смягчен образ Тихона Пантелеймоновича (сокращен рассказ о его кулачных расправах с женой, выброшено упоминание о его обжорстве) и совершенно уничтожен комический эффект нескладной речи Старикова, [68] причем реплики его в окончательной редакции сведены к минимуму. Ослаблены также комические черты Арины Пантелеймоновны, [69] что в связи с ее бойкими сатирическими выходками против дворянства выводит ее из ряда объективно-комических персонажей (т. е. таких, которые сами являются предметом смеха, а не вызывают, подобно сценическим «шутникам», сочувственный смех). В то же время подверглись сокращению в окончательной редакции (отчасти по цензурным соображениям) некоторые особенно резкие отзывы Арины Пантелеймоновны о дворянстве, вроде следующих: «Дворянин, дворянин, а только и славы, что имя. Такой же холоп, только что перед черным народом дуется»; «А дворянин что ни выподличает, ни себе, ни другим, а только растранжирит мошенникам». [70]

Из числа представителей «среднего класса» дворянского общества главное место занимают в комедии Подколесин и Кочкарев. Образ «нерешительного» жениха имел за собой некоторые театральные традиции, но у Гоголя он приобрел совершенно новое, гораздо более широкое значение. Источники Подколесина находятся в собственном творчестве Гоголя. Подколесин связан, с одной стороны, со Шпонькой, которого напоминает своей застенчивостью и своей боязнью женитьбы; беседа Шпоньки с невестой заключает уже в себе зерно беседы Подколесина с Агафьей Тихоновной. С другой стороны, то самодовольство, с каким Подколесин говорит о своем чине «надворного советника», сближает его с майором Ковалевым. Кочкарев был введен в комедию позднее, и окончательная обработка его шла параллельно с «Мертвыми душами». В набросках 1835 г. он фигурирует еще под именем Кохтина, и мотивы поведения его неясны. В первой полной редакции есть попытка приписать какую-то, цель его действиям; его вмешательство в сватовство Подколесина мотивируется желанием уберечь приятеля («Ты, пожалуй, еще так его подденешь, женишь на такой королеве, что мороз по коже подерет»). Эти намеки на какую-то положительную мотивировку уничтожаются в окончательной редакции, и неугомонная энергия Кочкарева становится столь же комически-бесцельной, как у Ноздрева в «Мертвых душах». Есть сходство с Ноздревым и в той легкости, с какой Кочкарев по всякому поводу выдумывает любую историю. Между прочим, Ноздрев не прочь вмешаться и в дело сватовства, подобно Кочкареву (его предложение помощи в устройстве похищения губернаторской дочки).

«Женитьба» была комедией нового жанра, а в отношений купеческой темы подготовляла театр Островского. Гоголь знал купеческий быт хуже, чем помещичий, офицерский и чиновничий. От Сосницкого он получил в 1836 г. некоторые «смешные идеи об обычаях купеческих невест». Он предлагал «пополнить» сцену приема женихов, пользуясь сведениями Щепкина, Сосницкого и Погодина об обрядах сватовства у купцов. Однако надобности в этом, по-видимому, не оказалось, так как сцена осталась почти в том же виде, как она была написана в первой полной редакции. Знаний у Гоголя и без того оказалось достаточно для того, чтобы схватить самое существенное в купеческом укладе. Как писал потом Чернышевский в «Очерках Гоголевского периода», у Островского «очень немногое прибавлено к тому, что указано уже Гоголем».

Помимо того значения, какое имела «Женитьба» для обновления театра и, в частности, для подготовки Островского, она имела, и общелитературное значение. Подколесин, наравне с Тентетниковым, который согревал в воображении Гоголя почти одновременно с окончательной отделкой «Женитьбы», был прообразом Обломова. В цензурном отзыве «Женитьба» определялась, как «нечто вроде очерка нравов из низшего чиновничьего и мещанского быта в Петербурге», не имеющего никакой «неблагонамеренной цели». [71] Однако, при кажущейся безобидности содержания, комедия заключала глубокий сатирический смысл. Гоголь свободно мог сглаживать острые углы и обходить опасные темы, во избежание цензурных придирок — от этого сатира только выигрывала в силе, отвлекаясь от частностей и сосредоточиваясь на общем. Все вместе составляло целый мир добродушно-зловредной обывательщины, где чин, звание и достаток служат единственным мерилом человека, мир умственной пустоты, где нет ничего, что выходило бы за пределы мелких, узких, ограниченных интересов, и где отсутствует нормальная логика поступков. Самые нормальные человеческие чувства настолько чужды людям этого гротескного мира, что один только их проблеск выбивает их из колеи, как это показывают бессильные потуги Подколесина выразить новое для него ощущение влюбленности, вспыхнувшее в нем на мгновенье и тотчас погасшее. В «Женитьбе» изображалось то же самое, что являлось основным предметом всего творчества Гоголя: безотрадная «пошлость пошлого человека».