Лев и Екатерина (Из цикла 'Венок сюжетов') (СИ)

А уж затем, после их ухода, с Катей сделалась истерика. "Это все ты! - услышал Лев. - Твои друзья!" Плечи ее вздрагивали, по лицу текли слезы. "Почему ж мои? Не мои, а наши!" - осторожно возражал Лев, хотя зачем уж было возражать. "Твои! Ваша вшивая интеллигенция! Простой человек такого не допустит!" Ничего подобного он от нее раньше не слышал. "Простой человек и похуже допускает!" - не оставался в долгу Лев - и напрасно: она не помнила себя. Глаза ее набухли от слез, голос дрожал, он вдруг увидел, что она постарела, увидел все сразу: морщинки у глаз, и побелевшие пряди светлых волос у висков, и две поперечные складки гармошкой над верхней губой. Волна нежности поднялась в нем, он стал целовать ее мокрые глаза, волосы. Она вырвалась с воплем, он почувствовал боль - расцарапала ему щеку; потом, словно образумившись, затихла, обмякла, больше ничему не сопротивляясь, будь как будет, а он все держал ее, боялся отпустить...

8

Через несколько лет после описываемых событий карьера Екатерины Дмитриевны, казалось бы, навсегда прервавшаяся, вдруг неожиданно возобновилась. Кто мог предвидеть, что все вокруг будет меняться, да еще с такой быстротой. Прежняя эпоха была безоговорочно осуждена, ее фавориты развенчаны, заслуги поставлены под сомнение, а провинности и наказания, наоборот, в заслугу. Зачлось и Екатерине Дмитриевне. Кто-то вовремя упомянул ее как человека, пострадавшего при бывшем руководстве; вспомнили об опальном художнике, которого она брала под защиту, за что, как водилось в то время, сама оказалась в опале. Одним словом, Екатерину Дмитриевну призвали вновь в партийные органы, теперь уже взявшие либеральное направление, где как раз такой человек был нужен.

Что касается самого художника, то имя его замелькало в прессе, появился вскоре и он сам, встречен был с помпой, как европейская знаменитость. Разумеется, никому не пришло бы в голову упрекнуть его сейчас за тот не совсем стандартный, впрочем, и не новый способ, каким он в свое время перемахнул за рубеж, хотя, казалось бы, власть и законы оставались пока еще те же, и коллеги, осуждавшие его тогда на собраниях, тоже все на своих местах. На одной из встреч в Доме художника сам Вася со смаком рассказывал историю с колбасой в холодильнике, и все дружно смеялись - деталь, в самом деле забавная. С кем-то из старых знакомых вспоминали прошлое, Вася вспомнил о Леве - как он там, жив ли? Вопрос не праздный, поскольку и поумирали люди за это время...

К началу эпохи перемен Екатерина Дмитриевна работала директором техникума, успев до этого побывать еще на нескольких должностях, но нигде не задержавшись. Теперь ее позвали в высокое учреждение на Старой площади, на должность, правда, более скромную, чем когда-то, не с двумя шоферами, а с одним, и без собственной приемной, и все же вспомнили и позвали. Работа оказалась непыльной, что же касается благ, то их сократили везде - как раз начиналась знаменитая борьба с привилегиями.

Екатерина Дмитриевна постарела - все мы, увы, не становимся моложе, - но выглядела все еще привлекательной женщиной; вдобавок теперь она, что называется, следила за собой, и времени для этого было достаточно, не то, что раньше. К пятидесяти женщины ее склада обычно раздаются вширь, Екатерина же Дмитриевна, наоборот, заметно похудела, что очень молодило ее фигуру, но, к сожалению, старило лицо. Она сделалась вдруг более разговорчивой, словно сняла с себя вместе с грузом ответственности и обет молчания. Одним словом, это была уже другая Екатерина Дмитриевна, как отмечали те, кто знал ее раньше. Единственное, что оставалось неизменным, это ее прибежище - дом и любящий муж.

Изменился и Лев Яковлевич. Прежде всего, и это главное, он закончил роман. Этот большой труд, почти сорок листов, не так давно увидел свет в одном из новых наших издательств, и где-то была даже рецензия, что в наше время редкость. Короче, долг был все же исполнен, на это ушла, может быть, целая жизнь, и не одна, а две, если считать и жизнь Екатерины Дмитриевны, но кто сказал, что жизнь и судьбу надо мерить свершениями, не есть ли это остатки прагматического, целевого мышления, которое мы теперь, слава богу, изживаем... Если уж чему-то посвящать жизнь, то не самой ли жизни?!

В конце ее политической карьеры Екатерину Дмитриевну ждало еще одно потрясение. Было это в августе 91-го, в том самом августе, в двадцатых числах. Екатерине Дмитриевне и ее коллегам пришлось в спешном порядке покидать здание с уютными кабинетами и табличками на дверях. Толпа на Старой площади, у подъездов, сдерживаемая растерянной милицией, образовала узкий коридор, по которому один за другим, цепочкой выходили бывшие, теперь уж определенно бывшие хозяева кабинетов. За час до этого по внутренней трансляции они были предупреждены комендантом здания, успели кое-как собрать манатки - главным образом то личное, что хранилось в столах и сейфах, - и с сумками, целлофановыми пакетами двинулись к выходу, на улицу, на тротуар, провожаемые недружелюбными взглядами и выкриками разношерстной толпы. У Екатерины Дмитриевны остались в кабинете туфли-лодочки, хранившиеся для парадных выходов, она вспомнила о них, уже ступив на тротуар, попробовала вернуться, но поздно назад не впускали. Туфли так и остались там навсегда. Жалко и противно.

Месяц спустя судьба Екатерины Дмитриевны сделала новый и опять неожиданный виток. Кто-то где-то вспомнил все ту же историю с человеком, свалившим за бугор, и как таскали за это либеральную Екатерину Дмитриевну... Одним словом, Екатерине Дмитриевне был снова предложен кабинет, на этот раз в учреждении под названием мэрия. Что-то старомодно-французское, уютно-провинциальное мнилось при этом слове, какой-нибудь городишко Сан-Поль-де-Ванс на Лазурном берегу, кирпичная ратуша с часами. Здесь же было что-то совсем другое, похожее скорее на прежнюю службу Екатерины Дмитриевны, много тех же знакомых лиц - или, по крайней мере, казавшихся знакомыми - в лифтах и коридорах.

Так она с этого дня там и работает.

А Лев Яковлевич взялся за новый роман. Будем надеяться, что он не потребует стольких же лет, как первый... Вечерами они смотрят вдвоем "Вести", и Лев ругает почем зря новую власть, подкупленное ею телевидение, коррупционеров, чиновников и всех прочих. Он сделался совсем седым, это очень идет к вечному его загару, и Катя время от времени останавливается, любуясь мужем.