Лев и Екатерина (Из цикла 'Венок сюжетов') (СИ)

Это был уже другой кабинет, все другое: вкрадчивые трели телефонов, еле слышные голоса, неподвижная убаюкивающая тишина, которую не нарушит ни один резкий звук. Иван Иванович мог вспомнить, как сам когда-то наставлял Екатерину Дмитриевну: старайся в любом случае успокоить человека. Да и сейчас, перейдя вслед за ней на полушепот, он не преминул снабдить свою питомицу одним-двумя полезными советами на разные случаи аппаратной жизни, и Екатерина Дмитриевна выслушала его, как всегда терпеливо и отзывчиво, на этот раз с улыбкой...

А из просьбы Ивана Ивановича, той, с которой он приходил, увы, так ничего и не вышло. Екатерина Дмитриевна снимала трубку еще и в другой раз, уже без него, и может быть, даже в третий, и кто-то что-то обещал, куда-то "ушло письмо", но, видимо, так и не дошло... Кто думает, что такие люди, как Екатерина Дмитриевна, из своих кабинетов управляли жизнью, тот глубоко ошибается. Жизнь управлялась, да и управляется совсем другими способами и другими людьми, если вообще может быть управляемой... Вот, кстати, одна из истин, которые не умел понять Иван Иванович Гусев, отчего и устарел раньше времени. Но это уж совсем другая тема...

5

Труд жизни между тем подвигался медленно; романисты народ, как известно, усидчивый, и этого качества Льву как раз не хватало, если считать, что были все другие. Мешали также увлечения: сначала гитара, потом кактусы, потом еще свечи различной конфигурации - Лев возил их из Прибалтики; потом чеканка грузинской работы, а вскоре и иконы, собиранью которых он отдавал немало времени. Возвращаясь с работы, Екатерина Дмитриевна все еще заставала мужа за пишущей машинкой, но случалось, что он просто дремал, обложившись газетами. Прошло время, и Лев в эти предвечерние часы оказывался на кухне: в нем прорезался новый талант - кулинара. Екатерина Дмитриевна, а иногда и гости - старые друзья все еще хаживали к ним - могли оценить его фирменные блюда, иногда уж такие замысловатые, что ни одна хозяйка не догадалась бы, что из чего сделано.

Каждое из новых увлечений встречалось, как ни странно, полным одобрением жены. Кажется, ни разу за все годы Катя не упрекнула мужа за странный образ жизни. Были ли у них вообще размолвки, взаимные обиды, конфликты? Да, в общем-то, не было, если не считать случаев, когда Екатерина Дмитриевна могла - имела основание - приревновать своего благоверного к кому-то из гостей женского пола или, как это случилось однажды, к молодой врачихе из спецполиклиники, которой больной Лева слишком уж упоенно вешал лапшу на уши, как выразилась Екатерина после того, как бедная врачиха удалилась, - и что тут было!

Она оказалась ревнивой!

Вот уж чего был лишен сам Лев. Впрочем, Екатерина и не давала серьезных поводов, при том, что была хороша и соблазнительна и окружена мужчинами. И, представьте, она не хитрила. Ей никто не был нужен, кроме ее Льва. Так она прямо и заявляла, открытым текстом, в те разы, когда объявлялся некий претендент. Это мог быть, сами понимаете, не каждый встречный, а только человек ее круга, не иначе, и в обстоятельствах особых, лучше всего - подальше от Москвы, скажем, где-нибудь в городе Будапеште, в командировке. Как раз в городе Будапеште, в отеле, во втором часу ночи Екатерина Дмитриевна выталкивала из номера своего спутника по делегации, перед тем основательно набравшегося на приеме в посольстве. Сама Екатерина хоть и не пила, по обыкновению, но все же пригубила бокал шампанского на этот раз. Казалось бы, что могло помешать совершиться греху в эту ночь, но... Екатерина Дмитриевна была и оставалась верной супругой, о чем напрямик и в грубых выражениях, не стесняясь, заявила спутнику. Это был человек в больших чинах, и еще не стар, и, как выяснилось, охотник до приключений, особенно вдали от отечества. И тем не менее оказался за дверью!

Лев, в свою очередь, также мог бы сказать, что не нуждается ни в ком, кроме собственной жены, хотя время от времени и отдавал дань традиции, существовавшей в его кругу, и позволял себе так называемые левые заходы. После таких эпизодов Лев, как человек, склонный к самоанализу, мучился раскаяньем, зарекался и еще больше любил Катю.

Им и впрямь не нужен был никто, включая друзей и близких, от которых они почему-то быстро уставали, к концу вечера начинали откровенно томиться, а лучшие часы жизни были те, когда они оставались вдвоем и ложились, что уж тут говорить. Привычка и время, случается, не притупляют желания, а даже и обостряют их. Уходит молодость, с нею то, что было отрадой для глаз, но остается то, что чувствуют кожей. Так и в природе: слепому дано слышать так, как недоступно зрячему, слабеющее зрение возмещается обострившимся слухом, осязанием, обонянием, все пять органов чувств стоят на страже, готовые подкрепить друг друга... Среди ночи Лев заводил разговоры, она слушала полусонная, иногда отвечала, а то вдруг оживлялась: начинали смеяться. Смеяться они умели, и часто не к месту и по любому поводу - это было ее, Катино, свойство, перешедшее уже и к нему, как оно и бывает у супругов.

А уж отпуска, их отпуска в августе-сентябре, совместные вояжи и приключения - тут был сплошной праздник. Конечно, никаких санаториев и путевок, положенных ей по чину, об этом и разговору не было: садились в машину и - на юг! В первое же лето он посадил ее за руль, Катя и тут оказалась способной ученицей: уже к концу отпуска она гоняла почем зря, а в следующем августе вели машину по очереди.

Если б кто увидел ее сейчас - за рулем, в джинсах, где-нибудь на заправочной станции между Джанкоем и Симферополем, - не поверил бы своим глазам. И еще бог весть что подумал бы. Притворяется, не иначе либо здесь, либо там... Однажды так и встретили кого-то из сослуживцев, и тот поспешил удалиться, а в другой раз другой знакомый что-то бормотал...

В Балашихе у бабушки росла дочь Света. Имя это ей никак не шло: чернявая, худенькая, похожая, надо понимать, на отца-кавказца - уж скорее какая-нибудь Фатьма или в крайнем случае Нина, но никак не Светлана. Во всем остальном Света была в мать, или скорее в бабушку: старательная, неприхотливая. Исправно училась, исправно навещала мать по выходным и уж непременно в праздники, не забывая отдельно поздравить и открыткой. С отчимом, если можно так назвать Льва Яковлевича, Света держалась корректно. Как относилась к нему? Скорее всего, никак. Уже девицей, в восьмом или девятом классе, Света стала чаще наезжать к ним в Москву, иногда ей нужны были деньги на какую-нибудь покупку - в пределах вполне скромных, не более того, что имелось у подруг: сапоги, джинсы, однажды - магнитофон. Екатерина Дмитриевна и Лев Яковлевич, можно сказать, не знали с ней хлопот.

Иногда возникало: а не взять ли ее к нам, все-таки Москва, вот окончит школу, поступит в институт, не ездить же электричкой из Балашихи. Тему эту начинал Лев, понятное дело, для приличия, но разговор повисал в воздухе. Школу Света окончила, в институт поступила, оказалось, что и ездить не так сложно: из Балашихи пустили автобус до метро...

Своих детей они так и не завели.

Была еще одна тема, не то чтобы запретная, но все же достаточно болезненная или, скажем так, настолько деликатная, чтобы ее всуе не касаться: Левина книга - цель и венец всей его, а теперь уж и их общей жизни. Временами Лев все же рабон тал - писал, нельзя сказать, что он так и пролежал все годы на диване. Писал - хотя и лежа, но и великий наш Пушкин тоже, как известно, любил сочинять в горизонтальном положении. Катя, надо отдать ей должное, с пониманьем и даже трепетом относилась к творческому труду, понимая всю его исключительную особенность. Это осталось у нее на всю жизнь. Иногда Лев сам, без ее расспросов, заговаривал о заветной книге, случалось, и читал ей готовые страницы, чаще рассказывал задуманное, всегда находя в ней восторженного слушателя. В книге был, между прочим, подмосковный текстильный городок, куда судьба забросила героя; фабрика с ветхим оборудованием, еще времен хозяев Алексеевых; трехэтажные кирпичные корпуса-общежития, казармы, как они назывались еще с тех времен. Хозяева Алексеевы были те самые, из которых вышел великий артист Станиславский, и дальше автор прочерчивал историю МХАТа, горькую участь русской интеллигенции при новой уже власти: боялись, ненавидели и служили.