День из жизни старика на Бёркендейл, 42 (СИ)

Новый магазин был велик, но не для богатых людей, старик это сразу определил. Потому что здесь ширина полок была заполнена одним и тем же продуктом, так что товаров в таких магазинах продавали мало. Большое разнообразие встречалось только в некоторых местах, и в те магазины старик даже не заходил.

Но то, что он увидел в этом супермаркете, его озадачило. Ему не хватило бы его пенсии, чтобы купить здесь провиант. Он переминался у прилавка, чувствуя себя очень скверно. Подержал в руках пирожок и, вспомнив, сколько он стоит за углом, отложил. Сын-австралиец, приезжая в гости, рассказывал, что в Австралии любой покупает еду целыми телегами, беря с полок все, что понравится. Старик молчал.

Подошла женщина с корзиной: на дне ее лежала одинокая баночка. Старик понял, что и другие могут купить себе мало еды на тяжелые английские фунты и пошел по рядам, бегло скользя по ним взглядом, словно он зашел просто взглянуть на новое место. Да, в общем, так оно и было.

Через десять минут он ехал через центр города в те магазины у рынка, где покупал провиант народ попроще и куда он сам должен был переместиться с тех пор, как правительство дамы с высокой прической* ввело для своего народа "свободную экономику".

Тогда в газетах писали, что вся беда от социалистов, это они своей безумной политикой разорили страну - пора перестать с ними миндальничать. Экономисты посчитали, что как только всJ распродадут в частные руки наступит благоденствие. В пример любили ставить другие страны. Старик вместе со всеми в это поверил и научился много и связно рассуждать о том, почему свободное предпринимательсво лучше государственного регулирования. У него самого была мечта уйти с фабрики и мастерить изделия на заказ. При социализме на это трудно было прожить, потому что налоги были слишком высоки. Теперь старик надеялся разбогатеть.

Главная идея правительства дамы с высокой прической была: "больше капитализма и меньше социализма". Дама очень любила богатых и отдала им поделить между собой плоды усиленного капитализма. Вот тогда как-то сразу изчезли все те огромные деньги, которые народ платил по налогам. Без помощи и субсидий фабрики, которыми был застроен город старика, стремительно разорились. От богатой сталелитейной отрасли остались жалкие огрызки, и вмиг половина жителей стала безработными. Все, кого знал старик на его улице и на соседней, и в других местах города - все потеряли работу. Газеты утверждали, что заводы - нахлебники у государства и общества, но старик не мог этого понять. Его отец и дед работали на этих заводах, и было известно, что с семнадцатого века они приносили только доход. Но высокая дама не пожалела ни доходных заводов, ни жителей, оставшихся пока у дел. Она развивала в народе инициативу, а для того без дальних слов забрала в городах их городской бюджет. Вот тогда местные власти и начали запасать зеленую краску. Но скоро у них не стало хватать рук, чтобы обвести зелеными квадратами все, что еще имело смысл обвести. Потому что многое в стране просто превратилось в позеленевшие руины. Старое разрушили, а новое как-то не создалось, горестно думал старик. Например, налоги при новых порядках уменьшили, но стариковы двери стало некому покупать - все разорились. Тогда старик и сам заметил: как и соседям, плодов капитализма ему не досталось, а плодов социализма он лишился.

Гибель заводов в размерах страны породила плодовитая на идеи дама с высокой прической. Казалось, что люди - как сын старика - увидев сотворенные ею плоды, повернулись и навсегда покинули эти места. Плоды, однако, тронуло время. Десятки лет они, забыв ласку человека, украшают своими осыпающимися телами города страны, как поседевшие, но любимые дети, служа назиданием воздвигшему их народу. Но к этим памятникам капитализму с человеческим лицом идут на экскурсии только длинные кавалькады нищих, нашедших под их крышей приют. Вероятно, это те работяги, которые, как и старик, платили свои долги. В стране традиций человеку не легко отвыкнуть каждый день приходить к месту своей работы. На вершине этого великолепия сидела дама с высокой прической и в компании других таких же с высокими головами выглядывала: кого бы еще обратить в цивилизацию? Дружеские страны не угадали ее просветительских намерений. Страна была и так хороша, но когда над ней благодатной грозой разразился добавочный капитализм, друзья откликнулись своеобразно: американцы прибрали к рукам английские капиталы и колонии, а немцы индустрию.

"Для чего же мы их побеждали? - тихо гадал старик. Но немецкие машины очень ценил: - Вот, например, Опель. На нем ездит едва ли не вся Англия. Только название ему дали свое - Воксхаул. Правильно, когда товары носят свое, английское имя".

В те времена старика, как и многих других, уволили. Тогда старик начал интересоваться политикой: в общем, ему было небезразлично, что еще на уме у дамы из высшей касты. Хотя этот интерес был ненавязчив и скромен, почти неслышен, потому что для старика, как и для других, высшая каста находится ближе к солнцу, чем к милым кирпичным руинам.

"Где-то тут и лежит особая английская гордость, - говорил сын-австралиец. - Чем ближе к солнцу наша лучшая каста, тем более ничтожными пылинками мы кажемся сами себе: от величины этого расстояния и растет наша английская гордость!"

Старик не на шутку вскипел: "А у вас правители пиво пьют на пляже и ходят в шортах! - Так ведь у нас демократия! - крикнул сын. - И у нас!.." тоже крикнул старик и запнулся.

Но это он тогда ни к чему запнулся, а сейчас он собственными глазами увидел пример своим последним словам: здесь, у рынка, было все больше восточных людей в длинных балахонах. Он посчитал и вышло, что на двух белых приходится четыре эмигранта. Выглядели они очень живописно. Женщины целиком упакованы в темные развевающиеся ткани. Внизу виднеются кроссовки. Некоторые оставляют только узкую щелку для глаз наподобие амбразуры, за которой внезапно угадывается живое существо. Были и такие, кто закрывается полной паранджой, а на руках в любое время года носит черные перчатки.

Когда-то старик и его жена шарахались, если внезапно из-за угла налетали на такую фигуру. Потом их стало больше, потом попривыкли. Старик относился к ним терпимо, да и другие тоже. "Разве это не демократично", размышлял он.

Старик вспомнил, как их учили в школе. Он сам, его соседи и весь народ выучил, что за богатства с Востока есть небольшая плата: цивилизованный белый должен учить этих восточных людей уму-разуму.

"Правда, они с нами не смешиваются, - вдруг подумал старик, - как будто и нет нас вовсе! Но ведь мы рассчитывали на совершенно другое! Мы несем цивилизацию, а они живут все равно по-своему! Вот только кроссовки покупают..."

"Понимаешь, - старик обратился к своему сыну, - восточные люди резко от нас отличаются. И не только балахонами, как из пустыни, среди наших дождей и камней... У них лица задумчивые, даже как будто отсутствующие. Я смотрю на них и кажется, что шагают они здесь, а... идут по Востоку..."

Сын рассказывал, что китайцы у них в Австралии быстро все у белых перенимают, по сути своей с белыми смешиваются, с тем, что белые делают и любят. Да и не по сути тоже... в браки охотно вступают.

"А наши-то в балахонах... - думал старик. - Может, марсиане нам поближе?.. Какой же во всем этом толк?"

Старик не успел до конца решить национальный вопрос. Он притормозил около аптеки и пошел купить склянку капель у аптекаря-индуса. Странно, но все аптекари в городе были индусы и все в специальных чалмах, выдающих особую касту.

"Может быть, это сикхи? - гадал старик. - Они могут служить только воинами, врачами и в аптеках. - Индусы не казались старику марсианами. - А куда, однако, делись англичане?"

Англичане работали на фабриках старикова города. Вот и старик работал когда-то столяром на одной из них. Можно было заказывать столярные работы где-нибудь в мастерских, но начальство подсчитало и решило, что держать фабричного столяра дешевле. Так что фабрика не платила чужим и держала в черном теле своего.