Сын старика

Канторович Лев Владимирович

Сын старика

Лев Владимирович КАНТОРОВИЧ

СЫН СТАРИКА

Рассказ

Г. Г. С о к о л о в у

Он приехал к нам прямо из училища.

Я как раз дежурил по штабу, и ко мне он явился. Молоденький такой, совсем мальчик. Одет во все новое, кубики в петлицах блестят, ремни и амуниция новенькие, фуражечка, воротничок и все такое.

А жарища была страшная. Он пришел весь потный, мокрый насквозь, но старался вид иметь щегольской. Все время он улыбался, и я подумал почему-то, что он похож на щенка, который просит, чтоб его приласкали. Лицо у него было симпатичное, и в общем он мне понравился, но именно щенка он мне напоминал.

По летам я тогда был немногим его старше, но в Азии служил уже несколько лет и за эти несколько лет кое-чему научился.

А он, значит, встал по всей форме и доложил: так и так. Назначен к вам в отряд. И сразу пожал мне руку и все говорил и спрашивал, просто рта не закрывая, и все время улыбался.

Он, видите ли, только что кавалерийскую школу окончил, и как хорошо, что его послали сразу после школы на боевую работу, на границу, и как он теоретические знания станет теперь в боевой практике применять, и хорошие ли у нас лошади. Он, видите ли, безумно лошадей обожает. И кто у нас отрядом командует, хороший ли человек и командир опытный ли.

А отрядом тогда командовал Петр Петрович Тарасов. Собственно, был он инспектором в округе, но на участке этого отряда как раз ожидались кое-какие веселые дела, и округ послал Петра Петровича Тарасова к делам этим приготовиться и встретить кое-кого как быть следует. Меня Петр Петрович Тарасов с собой притащил из округа. Время было как раз напряженное. А надо сказать, Петра Петровича Тарасова мы все любили просто удивительно. Знали его хорошо и любили. С ним куда угодно шли спокойно. Человек он был, на первый взгляд, немножко мрачный, неразговорчивый, вроде будто угрюмый. Называли его у нас Стариком. Был он старше почти всех наших командиров. Характером Старик был крут, а на похвалу скупой, но зато уж если почувствуешь, что он тобой доволен, так и наград никаких не надо. Ну, а если чего-нибудь не так сделаешь или провинишься как-нибудь, так он еще ничего не сказал, а ты уж просто и места себе не находишь и из кожи вон лезешь, чтобы загладить свою провинность. И самым главным кажется не то, что тебя наказание ждет, а как это ты Старика огорчил.

Ну, хорошо. Сказал я, значит этому мальчику, что, мол, начальник отряда недавно приехал, а он нахмурился: "Ах, это вот плохо! Еще и неизвестно, как командовать этот начальник отряда будет, боевой ли он командир, опытный ли?"

Я уже говорил - сам я молод был, вроде него мальчишка, и за нашего Старика готов был в драку лезть. Я встал, значит, и сказал ему, что командир у нас замечательный и что всякому сопляку нечего в этом сомневаться. Думал я, что он обидится, а он смутился, покраснел и ответил мне: "Правильно, мол. Глупость я сказал! Простите, мол, меня. Вы мне замечание правильно сделали". И так ему, знаете ли, неловко было, что я его даже пожалел.

Я пошел докладывать. Старик сидел у себя в кабинете над картой и думал. Я доложил, что, мол, прибыл новый командир, а он, глаз от карты не подымая, спрашивает: "Молодой?" Я ответил: "Да, молодой. Только из школы".

Тогда Старик на меня посмотрел, улыбнулся и сказал: "Снова птенцов учить придется? Пусть войдет".

Хорошо. Я вышел и сказал приезжему: "Идите к начальнику", - и он еще раз гимнастерку оправил и пошел. А кабинет начальника отряда от помещения дежурного отделяла тоненькая перегородка, так что я невольно все слышал.

Вот вошел этот мальчик, слышно было, как он каблуками стукнул и шпоры звякнули. Потом долгое молчание. Я уже знал: Старик сидит над столом наклонясь, трубочкой попыхивает и разглядывает карту, будто и нет в комнате никого. Ну, этот мальчик помолчал, помолчал, а потом начал как-то уверенно: "Явился в ваше распоряжение..." - и вдруг, слышно мне, он осекся и вскрикнул во весь голос: "Папа!" - и Старик, слышно, вскочил, кресло отбросил и тоже крикнул: "Андрюшка!"

Я, помню, очень удивился. Как-то неожиданно получилось.

Потом слышно мне было, как Старик сказал: "Ну, покажись, покажись-ка, сын..." И потом стал ходить по кабинету и насвистывать, а мальчик этот, сын его, значит, все говорил и говорил, и все про то же: ах, мол, как это замечательно сразу после школы да в боевую обстановку, и как это он теоретические навыки станет применять практически, и все в том же духе. А Старик, слышно мне, трубку выколотил, спичкой чиркнул и снова насвистывает.

Потом позвал меня.

- Слушай, - говорит, - вот прислали нам нового командира. Его назначить вместо Петрова. Пусть Петров передает ему свой взвод. А Петрова на тринадцатую заставу. Понял? Ты ему объясни наши порядки. - Тут старик обернулся и посмотрел на сына. Мальчик стоял, прислонясь к стене, курил папиросу и улыбался.

Старик просвистел сигнал: "Рысью размашистой, но не раскидистой, для сбережения силы коней". Я знал: сейчас будет буря. Но мальчишка ничего не понимал. Он смеялся во весь рот и явно хотел еще поболтать.

Старик нахмурил брови и снова повернулся ко мне.

- Его фамилия Тарасов, - сказал он, в упор глядя на меня. - Мой однофамилец. Понял?

Я стоял по команде "смирно".

- Точно так, - сказал я.

Тогда Старик тихо и очень сердито сказал мальчику, своему "однофамильцу":

- Вас отвратительно учат в этих школах. Как вы стоите? Что? Какое право имеете вы так стоять при мне и вот при нем, при стреляных и рубленых боевых командирах?

У мальчика сделалось такое лицо, будто его неожиданно ударили плетью по спине. Он даже толком не понял, в чем дело. А Старик крикнул страшным голосом, голосом, от которого на манеже вздрагивали лошади:

- Встать, смирно!..

Мальчик бросил папиросу и вытянулся. При этом он нахмурил брови и стал очень похож лицом на Петра Петровича Тарасова. Я подумал: "Ого! Кажется, сынок кое-чего стоит!" Мальчик мне нравился.

- Дисциплина нужна, - сказал Старик, глядя на сына. - Мне дисциплина нужна же-лез-на-я. Понятно? Мне нужны солдаты. Понятно? Марш!

Мальчик выдержал взгляд Старика, а, честно скажу, я знал хороших командиров, которые робели от этого взгляда. Ну, а мальчик выдержал и лихо повернулся, так брякнув каблуками, что вздрогнул графин на столе, и вышел. Я пошел за ним и велел посыльному найти Петрова. Мальчик присел на подоконник возле моего стола и уставился в окно.

Надо сказать, вид из этого окна был невеселый. Серые холмы, покрытые низенькой, сожженной солнцем травкой, и земля вся в трещинах от жары, и вдали горы и пустое небо.

Селение, в котором было управление отряда, выглядело совсем мрачно. Несколько глинобитных домиков и глиняные дувалы - и все это будто сделано из слипшейся пыли.

Где-то поблизости закричал верблюд, и гортанный резкий крик даже мне показался таким печальным, таким безнадежно тоскливым, что и не расскажешь.

Наверное, этот мальчик, кончая кавалерийское училище и прицепляя новенькие кубики на свои петлицы, думал о блестящих кавалерийских атаках, о красивой форме, о лихости кавалерийской, а тут песок и горы, и жара адская, и что еще ждет его впереди...

Мне захотелось поговорить с ним.

- Ваша фамилия Тарасов? - спросил я.

Он молча кивнул головой.

Я подумал: "Нелегко тебе, парень" - и спросил нарочно:

- Вы не родственник нашему начальнику?

Он вздрогнул и нахмурился.

- Нет, - он сказал, - однофамилец.

Я подумал: "Хорошо. Значит, ты тоже закусил удила".

- Вот, погодите, - сказал я небрежным голосом. - Поработаете с нами и узнаете, какой замечательный командир Тарасов.

Он весь повернулся ко мне и сказал, как-то особенно коротко выговаривая слова:

- Не нахожу. По-моему, он черствый и недалекий человек.

А лицо у него здорово смахивало на отца.