Эпикруг

"Родина у человека может быть только одна, - сказал Илья. - Для нас Родиной навсегда будет вот это!"

Как было бы естественно и человечно трем уроженцам России в их нынешнем смятенном состоянии, зайти в храм Б-жий, преклонить колени среди золотой росписи и тихо потрескивающих свечей, рассказать священнику в блестящей ризе на своем родном языке о внезапно рухнувших надеждах. Было бы... возможно, будь они русскими. Но наша семья была еврейской. И какое дело до их смятенных душ пастырю чужой религии, даже если бы они тут же крестились? Кому они нужны со своим смятением и разочарованием на пороге фактической измены своей единственной родине? Кто их станет слушать? Язык-то родной, за неимением даже идиша, как языка предков, не говоря об иврите, да любая в мире религия - не для иудеев по рождению. И церковь только внешне такая человечная и красивая. Нет в ней той души, к которой могли бы прикоснуться трое евреев, отдавших русскому народу всю свою жизнь, любовь и веру в справеделивую благодарность.

Они миновали собор и свернули к метро. Им стало легче, как бойцу, идущему в бой почти на верную смерть, но знающему, что позади холодные черные воды только что форсированной реки... И второй раз, обратно, переплыть ее уже нет сил... Остается только идти вперед.

"Ильюша, - вдруг тихо и горячо сказала Женя, - если там даже так плохо, то нас это не коснется, верно?Ты же много раз сам говорил, что у тебя есть уникальная надежда - Абрам Александрович Репа." 2. 1.

"Я сейчас повторю, как я воспринял вашу информацию о себе, Илья Романович, - глубоким басом медленно и веско говорил Репа, - а вы меня поправите, если я что-то недопонял, идет? Итак, вам пятьдесят шесть, Ленинградский университет, биолог, специализация - морская биология, кандидатская по креветкам, докторская пять лет назад за открытие нового вида уникальной антарктической креветки и ее необыкновенных секреций. Монографии, замах на Нобелевскую премию, но экспериментально ваше открытие подтверждено только в домашних условиях, результат нигде не зафиксирован. Верно?"

"Абсолютно!"

"Тогда слушайте меня внимательно. Израиль остро нуждается в свежих научных идеях. Для специалиста вашего калибра возраст и язык не имеют ни малейшего значения. Вам дадут место в лучшем университете, немыслимые в Союзе условия для экспериментов, возможность докладов на всех конференциях в вашей области. Вас будут обслуживать референты и переводчики. Я сам мечтаю на себе испытать ваше открытие. То же скажет вам любой наш с вами ровесник, включая первых людей страны, в которую вас пригласили. Но провезти ваши ампулы и папки через таможню практически невозможно. Мы берем на себя заботу об ихнелегальной переправке. В Израиле вас встретят мои сыновья, совладельцы фирмы, которую я представляю в Ленинграде, а они в Иерусалиме. Вот их телефоны. Можете им звонить из аэропорта, если они вас по какой-то причине не встретят, но я думаю, что мы все сделаем зараннее, и вас прямо из аэропортаотвезут в снятую для вас квартиру. Успехов вам. До свидания!"

Что, кто, какая, посудите сами, к дьяволу, норковая дама может смущать советского ученого, получившего к въездной визе такие авансы? Лернеры уже изжевали этот разговор до полной пресности и только теперь, после жуткого монолога под сломанным зонтом, подумали об элементарной вещи - хотя бы!.. Ведь Илья отдал Репе оригиналы своих трудов - абсолютно все, чем располагал, совершенно чужому человеку с улицы, владельцу фирмы без вывески, без названия... А все прочие спокойно сдавали при Илье свои труды в специальные окошки прямо в посольстве - для официальной отправки диппочтой - без всякой таможни!

Кстати, на таможне в Шереметьево, как ни странно, проблем у Лернеров не было. Уже привычная по Ордынке разношерстная толпа втягивалась в коридоры весов, мужчин и женщин всерой униформе,скорееравнодушных, чем враждебных. Говорили, что накануне здесь придирками довели ветеранадотого, что он сорвал ордена, бросил их в лицо офицеру таможни и тут же умер от инфаркта, оставив впавшую в паралич жену, тоже с колодкамиорденов,на рукахмолоденькойвнучки родителиее,оба, недавно погибли в каком-то конфликте. Разыгравшаяся у всех на глазах трагедияперебила на время патологический патриотизм. Следующих пропускали по законам... 2.

"Папа!-крикнулапрямовухоЛена-Скорейсмотри!Израиль!Родина!"

Да, вот это была заграница, вот это была Америка!

Все до горизонта сияло и сверкало ночными огнями. Огни скользили и неслись по бесчисленным автострадам. Вся страна - один огромный город! Лернеры ступили на Святую землю и шли, жадно глядя по сторонам. Никакой нелюди, ждущей их, чтобы унизить не было и в помине. Напротив, все встречные им дружески улыбались. На лестнице к верхним залам аэропорта стояли нарядные дети с белоголубыми флажками и непривычно звонко, искренне и счастливо им что-то пели на иврите.

"Ну, нету сыновей Репы?" - спрашивала Женя, вертя головой. "Откуда я знаю? - возбужденно отвечал Илья, страстно желая, чтобы прав оказался Репа, а не норковая дама. - Объявят по радио, если они здесь"

"Папа, а ведь тут лето! Смотри - пальмы! И ни одного, кроме нас, нет в пальто."

В зале оформления документов стояли столы с нарезанными яркими свежими сочными апельсинами и вкуснейшими напитками - даром! По радио объявляли фамилии и номера кабинок, но Лернеры все ждали, что по радио их позовут сыновья Репы...

Но их позвали только в кабинку. Шустрый вежливый чиновник удивительно быстро и умело оформил документы, удостоверяющие гражданство Израиля всей семье, выдал незнакомые деньги и спросил, куда они намерены ехать. "Вообще-то нас должны были встретить и отвезти в Иерусалим - неуверенно сказал Илья. - Но почему-то не встретили..." "У вас есть иерусалимский телефон ваших друзей? Тогда звоните вон оттуда. Бесплатно. Не исключено, что они просто с вами разминулись."

Оба телефона уныло отвечали длинными гудками.

Илья вернулся в кабину. "Вообще-то мы бы хотели поселиться в Хайфе, робко сказал он чиновнику. - Можно?" "Конечно. К кому?" "А что, можно только к родственникам?" "Можно куда угодно и к кому угодно. Но надо же сказать водителю, куда вас отвезти." "А если никого у нас в Хайфе нет?" "В гостиницу хотите?" "А места есть?" "Разумеется." "Тогда, конечно!"

Чиновник простучал что-то на компьютере и отдал Илье: "Отдадите водителю на площади".

Водитель, высокий черноглазый и белозубый красавец, весело погрузил их вещи в такой "мерседес", на каком Лернерам сроду не приходилось кататься. И все это - бесплатно!..

Машина понеслась по совершенно американским хайвеям, по широчайшим эстакадам, в море огней и машин вокруг. "Вот это жизнь, ничего себе!" крикнула Лена, сверкая счастливыми глазами.

"From where had you gone here?" - блеснул Илья своим английским к восхищению жены и дочери.

"Where I'm from? - понял водитель, без конца счастливо лучащийся белозубой улыбкой и обволакивающий Лену и Женю бархатным томным взглядом, My family is from Morocco, if you please".

"Марокканец", - горячо зашептала Лена, в ужасе глядя на веселого красавца. А тот как пушинки отнес к стойке гостиницы их вещи, с хохотом, похлопав Илью по плечу, отказался от чаевых и отбыл, помахивая издали рукой. Теплая ночь стояла над тихой душистой Хайфой. Человек у стойки быстро и молча, тоже улыбаясь, что-то выписал Илье и отдал ключи от номера.

"Илья, позвони Хмельницкому, - вдруг сказала Женя очень серьезно. Смотри, мы отдали ему пятую часть всех наших шекелей..."

Хмельницкий был ленинградским коллегой Ильи, всегда готовым к услугам восходящему гению, без пяти минут Нобелевскому лауреату. Перед отъездом три месяца назад он оставил Илье, на всякий случай, свой хайфский телефон - он ехал к родственникам-старожилам, которые зараннее сняли ему квартиру.

"Неудобно звонить так поздно, - пытался отмахнуться Илья. - Поживем пока здесь, оглядимся, завтра Репы проявятся..."

"Не проявятся, - непривычно жестко отрезала Женя. - За сколько дней ты заплатил?" "Я думаю, за месяц". "А вдруг только за неделю?" "Ты шутишь, такие деньги..."