Повесть о днях моей жизни

   Галкин опять ей сказал:

   -- Ведь вот ты, мать, какая: к каждому слову репьем цепляешься!.. Ну, сиди в избе, коли охота... Лезь вон на печку, может, бог даст, уснешь там... Тебе говоришь одно, а ты -- другое!.. Настюшь, постели ей на печи соломки!..

   -- Там пыльно, жарко, нынче ведь хлебы пекли: печь-то огненная,-- заупрямилась старуха.

   -- Что за привередница! -- повысил голос маньчжурец.

   Старуха покорно залезла на печь, положила на высохшие, медно-красные обветренные руки голову в заплатанном повойнике. Из-за печного колпака, между двух полуседых косиц волос, любопытно блестели ее маленькие желто-серые глаза.

   -- "...Сначала нужно хлопотать насчет земли: в земле вся сила. А самим жить покрепче, в ладу, работать дружно, хайла на ворон не пялить. Первым долгом выстроить середь деревни большую училищу, и ребятишки чтоб с кокардами и в серой форме. А когда соберемся с силами, девкам тоже выстроить училищу, пускай себе на здоровье учатся, нас добром вспоминают..."

   -- Это уж такое дело...

   -- Читай, читай, Иван Петрович!

   -- "...Обязательно в каждой деревне показывать туманные картины, как бывало в Никольск-Уссурийске,-- разлюбезное это дело! А рядом чтобы граммофон играл..."

   -- Это, например, к чему же? Для забавы, что ли?

   -- Да, это для забавы. Гармоня такая особая...

   -- Это бы надо по зимам... Какие на пашне гармотоны!..

   -- Это мы выясним...

   -- То-то, обсуждайте с толком,-- вставила старуха.

   Все залились хохотом, глядя на нее.

   -- "...Еще нам безотлагательно послать Илью Микитича и Ваню в город; пусть они там поищут людей, которые знают справедливые законы; надо сговориться с ними, получить от них бумаги насчет земли и правов..."

   -- Это верно! Это так! -- в один голос прошептали слушатели.

   "...Я и сам бы поехал, да ноги мешают, а, между прочим, они тоже не плохо оборудуют, потому что они народ крепкий, здоровый, бывалый. Когда будет наш верх, первым делом выселить в Роговик Перетканного, черта лысого, барскую подлизалу. Ванюшкина отца -- тоже. Он хоть и бедный человек и много маялся, но сволочная голова, ездит день и ночь на парне и ходу ему не дает..."

   -- Я на это не согласен,-- сказал я, глядя на маньчжурия.

   -- Почему? -- удивился он.-- Скажешь: родитель у тетя хороший?

   -- Как и у других.

   -- Ну, ладно, кончай писанье-то,-- сказал Галкин, нахмурившись.

   Мужики сидели молча.

   -- Читай, Петрович,-- проговорил шахтер.-- По-моему, тоже обижать старого человека не следует.

   Я опять продолжал:

   -- "...Сейчас нам надо больше действовать так: разговаривать с каждым, всех в свою веру подталкивать. Веры, говоря по правде, все мы одной, но много -- бараны. Воров из острога -- не знаю -- не то выпускать, не то не надобно. Должно быть, придется выпустить. Бумагу эту я написал вчера вечером. Как мы уговорились нынче собраться, вечером я и написал ее, чтобы был порядок и чтобы все знали, как я думаю и какие во мне ходят мысли. С подлинным верно, Прохор Сергеев Галкин, обиженный человек и негодная калека..."

   Когда присутствующие передохнули и выпили по чашке чая, Галкин неуверенно оглядел всех:

   -- Ну что, ребятеж, как писанье?

   -- Очень даже умно! -- загалдели все сразу.

   -- Дотошный ты, Прохор Сергеич!..

   -- Стало быть, принимаете? -- спросил повеселевший маньчжурец.

   -- Принимаем! Принимаем!

   -- Завсем?

   -- Завсем!

   Солдат стал обнимать всех по очереди...

   -- Теперь вы свои слова высказывайте, товарищи,-- предложил он.

   Наклонившись над блюдечком, он обводил всех светлым, ласковым взглядом.

   -- Я думаю так: нам надо бросить водку,-- поглаживая окладистую русую бороду, первым отозвался Александр Богач.-- Это правильно -- мир и согласие, у Прохора они в бумаге выставлены важно, но через водку добра не будет.-- Он потупился и добавил: -- Я сам люблю ее, грешную, ну, а если за такое дело принимаемся, значит, без глупостев. Выходит так, что мы теперь, как братья, а то и лучше...

   Лопатин сказал так:

   -- Про попов ты, Прохор Сергеич, забыл заметить, это обязательно необходимо.

   Галкин повинился, что он про них запамятовал.

   -- Я ведь не хуже твоего не люблю их,-- засмеялся он, обращаясь к Илье Микитичу.

   Рылов наклонился к Штундисту, шепча ему что-то. Штундист откашлялся, подергал себя за верхнюю губу, где пробивался золотисто-желтый пушок, и сказал, глядя себе под ноги:

   -- Людей надо в город... Чтобы эти бумаги скорее... И так по очереди все что-нибудь предлагали.

   С жаром обсуждались незначительные мелочи, все подробности новой жизни. Разошлись по домам, когда уже стемнело.

   На душе было радостно, и сердце пело по-весеннему.

IX

   В субботу на базаре, через несколько дней после собрания, ко мне подошел Илья Микитич.

   -- Когда, дружок, покатим?

   -- Хоть завтра,-- ответил я.

   Илья Микитич пришел рано утром на крещенье. Я сбегал за Галкиным, уговорил мать пойти ради годового праздника в церковь, отец копался на дворе: мы стали втроем совещаться: что делать, куда ехать, у кого добыть необходимые бумаги. Настоящих людей, которые помогали бы крестьянству, я не знал. Не знал и Лопатин. Живя лет пятнадцать назад в Одессе, он слышал разговоры о бунтовщиках, но по рассказам выходило, что это были господские кобельки, недовольные тем, что царь освободил мужиков от крепости.

   -- К таким нечестивцам идти -- что в воду,-- закончил Лопатин свой рассказ. -- Пускай они исчахнут!

   А Галкин божился, что есть другие люди, не фальшивые, те, что гибнут за черный народ бескорыстно.

   -- Робятушки, слышите! Да погоди же, ну вас к чертовой матери! Дайте слево сказать! -- Он сучил руками, дожидаясь очереди; дождавшись, умильно склонил набок голову, ласково улыбнулся, дивясь нашей бестолковости.-- Чудаки-рыбаки! Разве я написал бы в бумаге, что надо искать их? Да повезите меня в Харбин: сейчас десяток откопаю -- и из солдат и из докторов!.. Эх, мать, Прасковья лупоглазая! Я все законы читал, книжки, обидно даже, что не верите!..

   Прохор нахмурил брови, одно плечо приподнял, ссутулился.

   -- У меня в ту пору муть была большая в голове, мало соображал -- что к чему, а то бы дело у нас веселее шло. Они насчет войны все больше: зачем и в каких видах, а про землю -- это, говорят, потом... Потом да потом, по губам долотом!.. Фершелочек один...-- Галкин весь расплылся.-- Умнеющий мальчонка! Таких, бат, как мы, теперь везде много, в каждом городе... И у нас должны быть, искать надо.

   Когда стали перебирать купцов и мещан уездного города, которых знали наперечет, выяснилось одно беспутство и плесень -- хуже, чем в деревне.

   -- Придется ехать в губернию,-- сказал Илья Микитич.

   -- Ежжайте, робятушки, ежжайте,-- напутствовал маньчжурец.-- Ищите -- люди есть!

   Чтобы меньше было в деревне разговоров, мы на станцию пошли пешком.

   -- Говори: идем в земство,-- учил Лопатин,-- ты за прививками, а я -- насчет пчелы.

   В город приехали вечером. Шум, гам, свистки, сотни суетящихся людей закружили голову: стоим на платформе, вылупив глаза, и спрашиваем друг друга: куда теперь?

   -- Проваливай, не разевай рот! -- кричит жандарм.-- Расставились, Ахремки!.,

   -- Видишь азията? -- шепчет мне Илья Никитич.-- Вон он, вынырнул! Пойдем от греха к сторонке.

   Глаза у Лопатина блестят, он суетлив; говоря мне что-нибудь, наклоняется к самому уху и кричит.

   -- Землячок, где тут хорошие люди живут? -- хватает он за руку первого попавшегося артельщика.

   Тот осмотрел нас с ног до головы, оправил белый фартук, засмеялся.

   -- Хороших людей в городе много... Вам по какому случаю?

   -- Да как тебе сказать, не ошибиться, милый,-- лебезит перед ним Илья Микитич,-- случаев у нас хоть отбавляй!.. Насчет земли, правов... Почти, можно сказать, от общества, а толков не знаем.