Рудин

я сам не знаю, почему я вернулся; вероятно, потому, что о тебе вспомнил: хотелось с тобой посидеть, а к себе я еще успею. Волынцев горько усмехнулся. - Да, о Рудине нельзя теперь подумать, не подумав также и обо мне... Человек! - крикнул он громко, - дай нам чаю. Приятели начали пить чай. Лежнев заговорил было о хозяйстве, о новом способе крыть амбары бумагой... Вдруг Волынцев вскочил с кресел и с такой силой ударил по столу, что чашки и блюдечки зазвенели. - Нет! - воскликнул он, - я этого дольше выносить не в силах! Я вызову этого умника, и пусть он меня застрелит, либо уж я постараюсь влепить пулю в его ученый лоб. - Что ты, что ты, помилуй! - пробормотал Лежнев, - как можно так кричать! я чубук уронил... Что с тобой? - А то, что я слышать равнодушно имени его не могу: вся кровь у меня так и заходит. - Полно, брат, полно! как тебе не стыдно! - возразил Лежнев, поднимая с полу трубку. - Брось! - Ну его!.. - Он меня оскорбил, - продолжал Волынцев, расхаживая по комнате... - да! он оскорбил меня. Ты сам должен с этим согласиться. На первых порах я не нашелся: он озадачил меня; да и кто мог ожидать этого? Но я ему докажу, что шутить со мной нельзя... Я его, проклятого философа, как куропатку застрелю. - Много ты этим выиграешь, как же! Я уж о сестре твоей не говорю. Известно, ты обуреваем страстью... где тебе о сестре думать! Да в отношении к другой особе, - что ты думаешь, убивши философа, ты дела свои поправишь? Волынцев бросился в кресла. - Так уеду я куда-нибудь! А то здесь тоска мне просто сердце отдавила; просто места нигде найти не могу. - Уедешь... вот это другое дело! Вот с этим я согласен. И знаешь ли, что я тебе предлагаю? Поедем-ка вместе - на Кавказ или так просто в Малороссию, галушки есть. Славное, брат, дело! - Да; а сестру-то с кем оставим? - А почему же Александре Павловне не поехать с нами? Ей-богу, отлично выйдет. Ухаживать за ней, уж за это я берусь! Ни в чем недостатка иметь не будет; коли захочет, каждый вечер серенаду под окном устрою; ямщиков одеколоном надушу, цветы по дорогам натыкаю. А уж мы, брат, с тобой просто переродимся; так наслаждаться будем, брюханами такими назад приедем, что никакая любовь нас уже не проймет! - Ты все шутишь, Миша! - Вовсе не шучу. Это тебе блестящая мысль в голову пришла. - Нет! вздор! - вскрикнул опять Волынцев, - я драться, драться с ним хочу!.. - Опять! Экой ты, брат, сегодня с колером!.. Человек вошел с письмом в руке. - От кого? - спросил Лежнев. - От Рудина, Дмитрия Николаевича. Ласунских человек привез. - От Рудина? - повторил Волынцев. - К кому? - К вам-с. - Ко мне... подай. Волынцев схватил письмо, быстро распечатал его, стал читать. Лежнев внимательно глядел на него: странное, почти радостное изумление изображалось на лице Волынцева; он опустил руки. - Что такое? - спросил Лежнев. - Прочти, - проговорил Волынцев вполголоса и протянул ему письмо. Лежнев начал читать. Вот что писал Рудин:

"Милостивый государь, Сергей Павлович! Я сегодня уезжаю из дома Дарьи Михайловны, и уезжаю навсегда.