Золотая цепь

му помещению открытый и веселый характер. Когда мы вошли, Ганувер поднял голову и кивнул. Взглянув на Дюрока, ответившего мне пристальным взглядом понятного предупреждения, я подошел к Гануверу. Он указал стул, я сел, а Поп продолжал стоять, нервно водя пальцами по подбородку. - Здравствуй, Санди, - сказал Ганувер. - Как тебе нравится здесь? Вполне ли тебя устроили? - О, да! - сказал я. - Все еще не могу опомниться. - Вот как?! - задумчиво произнес он и замолчал. Потом, рассеянно поглядев на меня, прибавил с улыбкой: - Ты позван мной вот зачем. Я и мой друг Дюрок, который говорит о тебе в высоких тонах, решили устроить твою судьбу. Выбирай, если хочешь, не теперь, а строго обдумав: кем ты желаешь быть. Можешь назвать любую профессию. Но только не будь знаменитым шахматистом, который, получив ночью телеграмму, отправился утром на состязание в Лисс и выиграл из шести пять у самого Капабланки. В противном случае ты привыкнешь покидать своих друзей в трудные минуты их жизни ради того, чтобы заехать слоном в лоб королю. - Одну из этих партий, - заметил Дюрок, - я назвал партией Ганувера и, представьте, выиграл ее всего четырьмя ходами. - Как бы там ни было, Санди осудил вас в глубине сердца, сказал Ганувер, - ведь так, Санди? - Простите, - ответил я, - за то, что ничего в этом не понимаю. - Ну, так говори о своих желаниях! - Я моряк, - сказал я, - то есть я пошел по этой дороге. Если вы сделаете меня капитаном, мне больше, кажется, ничего не надо, так как все остальное я получу сам. - Отлично. Мы пошлем тебя в адмиралтейскую школу. Я сидел, тая и улыбаясь. - Теперь мне уйти? - спросил я. - Ну, нет. Если ты приятель Дюрока, то, значит, и мой, а поэтому я присоединю тебя к нашему плану. Мы все пойдем смотреть кое-что в этой лачуге. Тебе, с твоим живым соображением, это может принести пользу. Пока, если хочешь, сиди или смотри картины. Поп, кто приехал сегодня? Я встал и отошел. Я был рассечен натрое: одна часть смотрела картину, изображавшую рой красавиц в туниках у колонн, среди роз, на фоне морской дали, другая часть видела самого себя на этой картине, в полной капитанской форме, орущего красавицам: "Левый галс! Подтянуть грот, рифы и брасы!" - а третья, по естественному устройству уха, слушала разговор. Не могу передать, как действует такое обращение человека, одним поворотом языка приказывающего судьбе перенести Санди из небытия в капитаны. От самых моих ног до макушки поднималась нервная теплота. Едва принимался я думать о перемене жизни, как мысли эти перебивались картинами, галереей, Ганувером, Молли и всем, что я испытал здесь, и мне казалось, что я вот-вот полечу. В это время Ганувер тихо говорил Дюроку: - Вам это не покажется странным. Молли была единственной девушкой, которую я любил. Не за что-нибудь, - хотя было "за что", но по той магнитной линии, о которой мы все ничего не знаем. Теперь все наболело во мне и уже как бы не боль, а жгучая тупость. - Женщины догадливы, - сказал Дюрок, - а Дигэ наверно проницательна и умна. - Дигэ... - Ганувер