Виктория

- А какая работа?

- О, работа великая - работа по созданию самого грандиозного государства, объединяющего всех нас в одну большую семью. Третий Рейх! - он восхищенно вздохнул, - У каждого свои функции. Русские - прирожденные холопы. Французы - другое дело, эти могут сослужить интеллектуальную службу - ха-ха, скажем, варить вино, ха-ха. С бельгийцами разговор особый - ваши мозги, ваше трудолюбие нужно вам самим. Все зависит от вас. Приходите, молодой человек. Записывайтесь и бегите от этой нудной засасывающей вас меланхолии, вы погибните, если не от скуки, так от радикулита или подагры.

Округлый живот майора торчал мячиком, сразу под плоской худой грудиной. Он был похож на человека, который выбалтывает новый способ легкой жизни, сам того не сознавая.

Жак ни разу за весь вечер, пока пили кофе, ни потом, перед сном, не смотрел в ее окна. За кофе выяснилось, что отец больше не будет ходить на службу. Он не пожалел на сообщение целых трех слов. Больше никто ничего от него не добился. Его впалые щеки и почерневшие мешки под глазами досказали за него все остальное.

К пяти часам следующего дня Жак прибыл к муниципалитету, нашел кабинет полковника Блюма, оказалось, что к нему очередь человек двадцать, и Жак вернулся домой ровно в девять, когда Барбара Смейтс уже выглядывала его, стоя в дверях подъезда.

Он подошел к ней и бережно обнял за плечи:

- Все хорошо.

В ту же минуту за спиной раздался оклик:

- Жак, - это была Гретта, она стояла у противоположной стороны улицы, Жак, ты должен выслушать меня! Или мы навсегда расстанемся!

Жака ударило током, и он зашагал к ней, переходя улицу. Теперь мама звала его, но он, не оборачиваясь, крикнул:

- Приду, все расскажу.

- Что ты расскажешь, - спросила Гретта, соблазнительно цепляясь каблуком за выступ фундамента, - Обо мне?

- Нет, о тебе рассказывать я не буду, - сквозь зубы произнес Жак, Нечего.

- Почему же, а я чуть было не познакомилась с твоей сестричкой в бакалее. Она любит конфеты, твоя сестричка.

Жак неожиданно осознал, как она далека от него. Она не знает, не может знать, например, что Элиза не есть конфет, покупает для него, конечно, откуда знать о таком совершенно чужому человеку.

Гретта поняла, что его разговорить не удается, пришлось поменять тактику и пойти напрямую:

- Катарина все неправильно тебе преподнесла. Никакой вечеринки у меня не было, я вытурила их троих сразу, как только они пришли. Ишь, моду взяли! А ты тоже, такой бестолковый, мог бы и сам дать им отпор, если бы был пошустрее. И нехорошо подсматривать в окна молодой незамужней, то есть абсолютно свободной - девушке.

Жак взял ее за запястье и завел в подъезд.

- Откуда ты взялась такая?

- Из поместья Шармолен, - наивно ответила она, покачав своими пружинящими завитушками.

Германская колония

В первые месяцы после капитуляции бельгийское общество находилось в состоянии невозной заторможенности. С приходом немцев в Антверпен, в другие города, активизировались пронацистские группировки, теперь они отвечали перед вермахтом за настроения в обществе. А люди, большая часть оставшихся в населенных пунктах людей, все никак не проявляли радушия по отношению к агрессорам.

Кое-где отряды Солидарности проводили антифашистские вылазки, взрывали составы, мосты, освобождали из тюрем захваченных немцами бельгиских коммунистов, перехватывали на пустых дорогах офицерские автомобили и провизию.

В основном к концу лета 1940 года немцы создали свой порядок управления, ввели новые марки, заменили старые руководящие кадры на государственных предприятиях на свои, военные кадры. Население стало привыкать жить по команде, под неусыпным оком фашисткой тайной полиции, в режиме военного времени. Это время не собиралось заканчиваться и этот порядок тоже.

Старый Хендрик просиживал сутками в своем кабинете, а когда выходил, то выходил на улицу. Шел в таверну или в доки, к своим старым приятелям.

- Хотел защищать их, имею в виду рабочих, от узурпаторов, а меня выгнали, и что я теперь, что я могу? - рассуждал он в компании таких же, как он, выброшенных на улицу пожилых людей.

Они дружно поднимали свои торчащие по-капитански короткие бородки, давали размеренные пустые назидания.

- Я ведь и сам понимаю, всю несогласованность мироздания, - продолжал Хендрик, - зачем я нужен немцам: мешать им угонять рабочих на работу в Германию? давать свои рекомендации по набору персонала? или помогать им ремонтировать военные катера с этой ужасной свастикой на корме. Это же не эмблема, а способ массового гипноза!

В таверне было дымно, не разглядишь, кто там за твоей спиной, тепло, уютно. Хендрик приходил в спальню, пропахший потом, запахом табака и спирта одновременно.

Однажды, он застал свою жену еще одетой. Она сидела в углу маленькой пустой белой спальни в низком стуле, запахнув домашний халат и покачивая шлепанцем.

- Ты не спишь? Что, ждешь меня? Солидарность? - спросил он слегка заплетающимся языком, на ходу снимая свитер и рубашку.

- Хендрик! - она неожиданно встала и бросилась к нему, - Хендрик, снова приходили, спрашивали тебя!

- Кто снова? - не понял муж.

- Хендрик, немецкий офицер. В такой ... ну, такой темной форме, он сказал, что зайдет завтра. Зачем они тебя ищут, Хендрик? У нас сроду не было отношений с военными.

Хендрик поднял бровь и долго не мог уяснить: что-то несуразное сейчас сказала жена, но что?

- Подожди, подожди! А я кто? Ты уже забыла, что я-то, я-то - военный. И все мои друзья - военные! Э-ээ!

- Я не хотела тебя обидеть, но немецкие военные, это не просто военные. Это не те военные, которые только готовят оборону своего государства, эти каждый из них - убийцы. Вот иду я по улице, вижу немцев и думаю, сколько этот убил, и этот нежный мальчик, и этот бюргер, похожий на нашу Таксу, ой, нет!

Она стояла близко, как всегда высоко задрав голову, чтобы смотреть в лицо своего высокого статного мужа, боясь дотронуться до него.

- Ну, полно, - смягчился Хендрик, одной рукой обхватил жену за крепкую шею и притянул к себе, - полно. Это с завода, наверняка. Какие-то вопросы.

- А ты не болтаешь лишнего на улицах?