Картинки

- А делопроизводство, значит, самостоятельно освоили?

Угадали. Точно, вот этими вот белыми руками.

Поздравляю!

Тушу-грушу же предъявили только через неделю. Она сама, в буквальном смысле напугав, выкатилась из логова, в котором, как оказалось, давно уже рычала, рвала доклады и ломала мебель, с зарей явившись прямо из аэропорта:

- Пошлите за минеральной... Гусева к девяти со всеми бумагами ко мне... и еще запомните или запишите, мыть, убирать, любые работы в моем кабинете проводятся только, я повторяю, только по моему личному распоряжению...

Встать, сесть. Встать, сесть. На пле-чо!

Итак, вопрос остается открытым, осведомлена ли говядина во всем торжестве своей первозданности о половых различиях испокон века двигающих миром, известно ли ей имя рычага, с которым древний грек искал точку опоры для великих дел?

Иными словами, читали ли вы, Игорь Леонидович, в вашем жиртрестовском детстве с четырехразовым питанием о пестиках и тычинках, уносились ли в фантазиях ночных во след мохнатокрылому шмелю, или пчеле с антеннами приема ближнего и дальнего на голове?

Насос двери о неожиданном исходе белковой массы по-товарищески успевает предупредить за несколько мгновений.

- Я в администрацию...

Нет, пчел мы только жгли, шмелей давили, ну а на ос садились просто, благо у нас всегда кирзач добротный заменял нестойкий верхний эпителий. Вот так, Анна Васильевна, если хотите любопытство удовлетворить в порядке ведения.

- Отмените встречу с Алексеевым, а Найману назначьте на семнадцать десять.

Полдня в колонны строивший механиков, врывается начальник аппаратов охлаждающих и нагревающих, печально проплывает тело белое не вынесшего тягот постоянного жужжанья. Бить будут, будут бить. Прощай, товарищ.

А вот и новый, весь в изумруде полиэтилена, еще не ведает, что нюхать предстоит, эх, бедолага. Я кондиционирую, вы кондиционируете, он кондиционирует.

Past perfect continuous, пожалуйста.

Он кондиционировал последние шесть месяцев, да, кондиционировал, до того как.

Текст предварительного соглашения на четырех страницах, рядом с перечеркнутыми абзацами на полях чернильные гуси новой редакции, Вы и Ваше мы неизменно пишем одинаково, вне зависимости от того, пыхтим или потеем.

Звонок.

- Приемная.

Пауза.

- Игорь Леонидович у себя? - голос стыдливой нищенки, жена, то есть прямой переключен на секретариат, ого, даже секунды отвлечения себе не можем разрешить, абсолют концентрации и констипации.

- Вас соединить с машиной?

- Нет, нет, спасибо, я перезвоню.

Ту-ту-ту...

Когда домой приходит, что делает скотина с этой маленькой женщиной, похожей на заветрившийся кусочек селедки из гастронома? Вешает на нее пальто, ставит кейс, употребляет как плевательницу?

Откуда же тогда два мальчика с такими же ветчинными головами? Шофера приглашал на полчаса, чтоб за бутылку сделал? Или она сама, застиранная и бесцветная, визиты наносила тайно бабушкам, умеющим рисованное счастье из колоды шестерок и семерок вынимать?

Вернулся. В контору входит, как в ванну загружается, еще на первом, а выдавленый воздух уже выплескивается в форточки второго, в окошки вытекает третьего. Все холодеет и только крылышки парящих беззаботно чаек-жалюзей, не зная горя, напевают.

- Кро-ко мо-ко око-дил.

Чому ж я не створка, чому ж не летаю?

- Текст готов?

- Да.

Готово все! Моря и реки, леса и степи, недра и лона - вселенная на цырлах, на стреме, начеку, команды только ждет, отмашки, знака хоботом, хвостом, так что расслабиться, минутку подышать обыкновенным воздухом не слабость, и не грех, а просто удовольствие, не слышали, коллега Павлов утверждает, и даже доказал, успешной серией экспериментов продемонстрировал на вам подобных.

- Через две минуты мне.

Подсунуть под дверь? Подкрасться сзади и в карман? За шиворот? На стол? Понятно. А мне валить отсюда без спасибо, без "ну-ну-ну" простого, без кивка?

- Уберите это.

Ага, попутный груз, чашки и стаканы, поставить на поднос и, дверь ногой толкнув тихонько, рассеяться, исчезнуть. Но прежде, извините, надо будет за спину все-таки зайти, чтобы бутылки из-под выхлебанных вами пузырьков забрать.

Итак, вот они уши. Эти удивительные розовые, нежные грибочки, сумевшие пробиться сквозь жилы каучуковые буйвола и терку металлическую носорожьей шкуры. Всего-то тридцать сантимеров, двадцать, десять, пять.

Ам!

Сжать и не отпускать!

- Аннаааааааа Васииииииииииильевна!

Да, будет, неудобно же, когда такая боль по имени и отчеству. Зовите просто Аня.

ХАМЕЛЕОН

Пить брют, сухое до горечи, до легкого озноба, на мурашах-колесиках пузырьков в горло въезжающее пойло. Теплое, потому что из-за пазухи, из кармана самодельного водоизмещением один учебник без обложки. Взрывоопасное, потому что прямо из бутылки, из зелени военно-морского перископа и воздушно-десантного окуляра.

- Ты меня любишь?

Почему нет? Лежа и стоя, с открытыми глазами и с закрытыми, тебя и всех подобных тебе, ха, нелепый вопрос, который никогда не задает небо радующее и ветерок нежащий, вода утоляющая и бутерброд насыщающий, сама жизнь, занятая сочиненьем сюжета, вся в желтом кружеве стружек завязки, белых нитях интриги и разноцветном бисере невероятных ходов.

- Ты меня любишь?

- Конечно!

В такой день, как сегодня, невозможно, просто немыслимо кого-нибудь да не любить. Стоя у пыльных перил моста, отражаясь в чугунных водах щукою и карасем, ногами давя лепестки-экзамены отцветшей розы сессионных тревог, нужно непременно губами ловить что-то живое и влажное, синими бездонными завораживать зеленое и радужное.

- Леша, Ира, но что вы там?

- Смоемся?

Как? Прямо с моста? Мы, лишенные хвостов-стабилизаторов, с недостаточно развитым для ям и ухабов воздушных вестибулярным аппаратом? А, впрочем, не такая уж и плохая идея, но нужно ждать ветра, буря могла бы нас прихватить, ураган пригласить на тур вальса.

- В бору, Ируся, голуба, ага?

Там, на горе, мы превратимся в запах черемухи, в птичье эхо и хруст желтых иголок хвои.

- Веришь?

Еще бы, обязательно веришь, канцелярские чернила сомнений давно уже съедены, слизаны с измятых варенников губ. Вишня, клубника - чистый рубиновый колер безоглядности.