Картинки

Все в нежных перышках и голубых прожилках на вечернем небе плодятся облака. Павлу Ильичу хорошо видно, как на соседнем участке две бодрые пенсионерки пытаются сладить с покосившейся изгородью. Летят в крапиву пуговицы и шпильки, морщины, бородавки и веснушки подмигивают из самых неподходящих мест. Нет, лучше забудемся с таблицей Пифагора, чертившего гвоздем неунывающие медианы на тысячелетьями просеянном песочке древних Сиракуз.

К себе Павел Ильич возвращается верхней дорогой вдоль рощи. Мелкая, мягкая пыль делает пальцы за полумесяцем обрубленного носа сандалет похожими на мелюзгу невовремя выкопанного картофеля. Этот путь вокруг тем хорош, что на той стороне овражка, по пологим кочкам склона обычно гоняют на великах переростки. Лихачат, кувыркаются и хохочут, не обращая внимания на плотоядные тени, там, наверху между берез.

Сегодня ни одной девочки. Два белобрысых подростка, смахивающих на толстоногих щенков. Один наблюдает, второй примеривается к маленькому трамплинчику, пятки в землю, руки на руле всегда готовой поучаствовать в членовредительстве "Камы", ни смеха, ни визга, ни солнышка уже оформившихся конечностей.

- Папа, я возьму машину?

А почему не бисеклет? Сколько поэзии, черт возьми, в катании юного и прохладного на раме, в этом шуршаньи детской щетины о шелк, и птичьих ласках носом, норовящим клюнуть то ухо, то шею?

- Хорошо, если пообещаешь в Береговой больше не заворачивать.

- Нет, только на пруды. Искупаемся и обратно.

- Ладно, ладно, можешь не торопиться.

На веранде осы уже подступаются к ужину, пиво, привезенное Андреем, теплое и пахучее, лить его надо со знанием дела, неспеша, по белой стеночке туристического пластика.

- Марина, тебе наливать?

- Да, я сейчас.

Выход к столу, всегда выход к столу, даже если он накрыт походной клеенкой со следами черного циркуля горячих кастрюль.

- Ну, как там Леша?

- Одаренный мальчик, но лучше ему учиться музыке.

- Почему?

- Там вплоть до самой консерватории можно не выходить за пределы четыре на четыре.

Езда по летним косогорам на коротконосой "копейке" похожа на морскую прогулку. Может быть, поэтому так и тянет сорвать с себя все лишнее и окна открыть?

- Андрей, слушай, ну, неужели они не догадывались, ну, никогда не замечали, что ты, маленький пакостник, там за ширмой...

- Честно?

- Честно.

- Однажды я уснул возле нее на полу и меня полоротого купидона утром застукал отец.

- Выпорол?

- Нет, в субботу повел в магазин и купил лук со стрелами.

- Андрюха, ты болтун и очкарик.

- И жид, скажи, жид пархатый...

После нескольких стаканчиков ячменного варева это происходит всегда. Павел Ильич из сумеречной веранды входит в комнату, сандали он оставляет на половичке у стены. Мария Петровна домывает посуду, она не сопротивляется, только отходит чуть-чуть, делает два мелких шажка влево, чтобы тазик, над которым танцует пар, не мог ненароком поучаствовать в процессе.

Павел Ильич в такие минуты решителен и грубоват, на пол падает юбка, звеня какой-то рассыпухой, забытой в накладном кармане, потом гребешок, на ум приходят, некстати совершенно, две сегодняшние пенсионерки. Павел Ильич закрывает глаза, сейчас, сейчас, дилемма, сумятица желаний сама собою разрешится, ну же... коса, две кругленькие булочки под синим треугольником, пара лямочек с узлом между лопаток - старшая, старшая, старшая, аршая, аршая, шаааая, яяяяяяяяяяяяяя.

Мария Петровна целует его в лоб.

Пережевывая гравий, к дому подкатывает беленький автомобильчик. Андрей. Павел Ильич бросает взгляд за синее стекло, силуэты, муть и неопределенность, ничего, он улыбается.

Ночи в июле очень, очень короткие, как звук о.

ИОНЫЧ

Днем это самый скучный угол в округе. Здесь не роятся даже простейшие и легчайшие из крылатых и пучеглазых организмов, не бьются головами о рифленые стены, не собирают на крылышки пушистую ржавчину с труб. Опостылело за зиму все неодушевленное, все механическое и утилитарное, плавь солнце бочку на крыше, сжигай хвосты водопроводные с наростами кранов, диссоциация рубероида, аннигиляция шифера - легкий пар, суета зазевавшихся молекул на месте рассеившихся душевых кабинок и глаз успокаивающий вид низких деревенских построек за изгородью да сосен, массово восходящих на вершины невысоких холмов. Покой.

Полуденная прострация спортивно-оздоровительного лагеря. Желтые армейские палатки подобрали юбки и ветерок беспрепятственно перебирает полоски матрасов. В крайней за столиком четыре спекшихся картежника, во второй слева - жертва неправильного опохмела, можно читать чужие письма и шариться в рюкзаках - все на реке.

В двух невысоких корпусах бывшего пионерского лагеря, под крышами просторных веранд температура значительно ниже точки кипения и какая-то часть организованного белка концентрируется здесь. Незначительная, впрочем.

Пузырями азарта, гоняя в блиц на высадку, оживить стараются староиндийскую архаику крепконогие физруки. Их торсы, влитые в белые тенниски, свистки на ниточках между героическими выпуклостями больших грудных мышц, волю к жизни ослабляют у парочки дежурных из двоечниц, что загнаны судьбою неразумной зачет по физкультуре получать на лоне родной, не слишком еще захватанной природы. Мойте, голубушки, мойте старательно, после сончаса кросс бежать под зелеными по желтеньким пять кэ-мэ.

Густея в прокаленном воздухе из-за горы, с реки наплывает, чтобы зависнуть над прутиками громоотводов, урчанье механическое, это из города явился рыбу попугать плоскодонный катер, называемый, подобно половине всех предметов в данной местности, "Заря". Двенадцать ноль-ноль ровно, точнее, плюс-минус пятнадцать минут с учетом особенностей летнего времяисчисления.

На крыльце второго корпуса появляется довольно крупный молодой человек с округлым лицом, покатыми плечами и слегка волнующим х/б футболки мякишем непротивного еще животика. Леша Воробьев, студент бывший, ассистент несостоявшийся, занимающий одну из узких, некогда вожатских комнат, обжитых ныне малоденежным младшим преподавательским составом, на правах всеобщего любимца. Ширина его неизменной флегматичной улыбки не зависит ни от температуры, ни от влажности, лишь от послушности толстеньких, на дворницкие смахивающих пальцев, которые он через вечер погружает в пасть с клыками черными и белыми переносного органчика с педалькой. И если руки, ноги ладят с электричеством, то к концу танцев, бывает, улыбка даже размыкает его губы, и вылетает что-то вроде звука: