Ключ дома твоего

- А куда мы идем? - удивленно спросил ее Фархад.

- К тебе, - ответила Ида, и он, посмотрев в ее большие мерцающие под звездами глаза, больше ничего не сказал.

Вечером в четверг, проводив Фархада Велиева на вокзал, откуда московский поезд оторвав его у нее, увез в ночь, Ида вернулась к себе домой. Стучала она в дверь всегда одинаково, два коротких и три подряд, но на этот раз, стук звучал по другому. Инесса Львовна, открывшая дверь, совсем не так хотела встретить свою дочь. Три дня, - с понедельника, когда Ида, позвонив, сообщила, что Фархад уезжает в Испанию, и она не придет домой, а на возмущенный вопрос матери, ничего не ответив, повесила трубку, - она ничего не слышала больше о своей дочери. Она хотела, чтобы в ее взгляде Ида прочла осуждение, даже может быть презрение, но увидев ее опухшие от слез глаза, Инесса Львовна бросилась к ней и, обняв, прижала к груди.

- Ида, Идочка, доченька, ну не плачь. Все будет хорошо. Он вернется. Я знаю, вернется. Ну, не плачь, - приговаривала она, ведя ее в спальню и прикрыв за собой дверь, прямо перед лицом ошарашенного Исаака Самуиловича. Профессор Розембаум постоял еще немного, не решаясь отворить дверь, затем повернулся и прошел к себе в кабинет. На пороге он остановился, оглянулся, потом, махнув рукой, закрыл за собой дверь.

Глава третья

После недолгих курсов в Центре, получив дополнительный инструктаж, Фархад Велиев, отныне товарищ Эрих, был переправлен в пылающую Испанию. В Мадрид он попал в начале ноября и уже через месяц Бакинский бульвар казался ему далекой сказкой. Город был в осаде. Почти каждый день в небе над Мадридом гремели воздушные бои, но чаще его просто бомбили. В первый раз попав под бомбежку, Фархад испытал страх, казалось, каждая летящая бомба должна свалиться точно на тебя, и нет укрытия, которое спасет от этого воя, отрывающего все внутренности. Иногда он ловил себя на мысли, что не верит во все происходящее, настолько ужасающей оказалась действительность. Там, в Баку, война хотя и представлялась чем-то тяжелым, опасным, но действительность превзошла все ожидания. И не столько опасностью, сколько своей неприкрытой грязью, опустошающей человеческие души. Но самое страшное в войне то, что на ней человек привыкает к этой грязи. Вначале кажется, что здесь невозможно выжить, что все должны погибнуть, но постепенно осознаешь, что и на войне люди живут. Именно здесь по-настоящему учишься ценить простые веши, о которых раньше и не думал. Здесь по другому пахнет тишина. Ее начинаешь чувствовать всем сердцем, каждой клеткой своей души, вдыхаешь ее и не можешь насытиться, а потом она взрывается, иногда внезапно (так даже хорошо, когда не ждешь опасности и не успеваешь испугаться что наступает твой последний миг); а иногда вначале звучит воздушная тревога, и ты бросаешь все, чем занимался, ел или пил, спал или любил, бросаешь в страхе и бежишь в укрытие, которое есть поблизости. А там страх и бездействие еще сильнее парализуют тебя, и кажется, что конца этой пытке не будет, и когда, наконец, раздается отбой, выходят все из-под земли стыдясь друг друга. Мужчины прячут глаза свои, чтобы ненароком не встретиться с глазами женщин, молча спрашивающих их: "и долго еще это будет продолжаться? И почему ты, мужчина, не положишь этому конец?" И в бессильной злобе уходят тогда мужчины на войну, чтобы победить или умереть, но чтобы больше никогда не видеть этого взгляда.

За пять месяцев, что провел Фархад в осажденном Мадриде, он многое понял. Главное он понял, что там, дома он многое делал неправильно, ему нельзя было ждать, что они с Идой должны были уже давно быть вместе, а все родительские благословения - это все лишнее. Здесь, на войне, это выглядит смешным, бессмысленным, ибо во время атаки или под обстрелом, когда ты кричишь, чтобы заглушить страх, только воспоминания о любимой заставляют тебя замолкнуть. Ида была первой, кого он вспоминал сразу после каждого боя. Еще он стал часто вспоминать Аллаха, о котором в том мире он почти забыл. "Жив, жив, о Аллах, слава тебе. Я вернусь, обязательно вернусь, Ида", повторял он себе как заклинание.

И еще, на войне, хочется любить, и никто этого не стесняется, ни мужчины, ни женщины. Каждый понимает другого и смеются они, рыдают от счастья, отдаваясь под бомбежками, бросая вызов смерти, которую уже больше не боятся.

"Над всей Испанией безоблачное небо" - передавала в эфир радиостанция Сеуты 18 июля 1936 года слова, ставшие для испанцев роковыми. Через пять дней в Бургосе Франциско Франко сформирует свое правительство, и по всей Испании прольется кровь. Фархад вспоминал эти слова каждый раз, когда на его глазах взлетал в небо грузовик с солдатами, в который попадал снаряд, или разлетался тротуар, по которому еще мгновенье назад бежали женщины и дети. Но самый страшный день на войне он переживет не здесь в Мадриде (хотя видеть, как город-красавец, не похожий на его родной Баку, но такой же величественный, превращается в свалку мусора, было для Фархада больно) а после, когда он в составе небольшой группы партизан выходил из окружения после удачной операции. В тот день они почти подошли к линии фронта, хотя сказать, где была эта линия, было трудно. Люди в селах уже и не понимали, кто сейчас в селе - республиканцы или франкисты, так скоро они сменяли друг друга. Услышав вдали глухие орудийные выстрелы, они еще с вечера поменяли маршрут, решив обойти опасное место справа вдоль ущелья, покрытого густым лесом, через который протекала бурная река. Она с шумом катилась по камням, что устилали ее дно, и была белой от пены. Ночь они провели на ее берегу, а утром, когда Фархад, проснувшись, спустился к реке, он увидел там всех своих товарищей. Одни из них стояли, другие сидели, а некоторые были на коленях. Сначала Фархад ничего не понял, почему они так уставились на реку и молчали, потом присмотрелся - и ужас охватил его. Воды реки были алыми, не отдельными пятнами, нет, она вся была в крови. В безмолвной тишине, что окружала их, кровавый поток выглядел зловеще: казалось, ад, разлившись, изливался на все человечество, и замолкло оно в ужасе и оцепенении.

- Это наши? -спросил кто-то.

- Это Испания, - ответили ему.

...

За время, что Фархад прожил в Испании, он полюбил этот сильный, красивый и гордый народ. Особенно ему нравились простые испанцы, крестьяне, ремесленники, рабочие. Ему с ними было легко. Может, действительно, пролетарии всех стран похожи друг на друга и интересы их совпадают? Разве нужна крестьянину эта война, - задавал он себе вопрос. Зачем она ему? Скоро время сева наступит, а земля еще не готова, травой все заросло, а люди, вместо того чтобы на тракторах пахать, танками раздавили поля и снарядами изуродовали пашни. Кто же заставил их взять в руки винтовки и сражаться друг с другом? Разве вчера не вместе сидели они на корриде или на футболе? Не вместе танцевали зажигательные танцы Испании, хлопая себе в такт? И кто бы не победил в этой войне, разве крестьянин перестанет сеять хлеб? Так зачем ему эта война? Ведь для него ничего не изменится. Война нужна тем, кто правит народом, пришел к выводу Фархад, и нужна ради власти. Неужели власть так сладка, что стоит тысячи жизней своих же сограждан? И разве для этого матери рожают детей, чтобы потерять их в братоубийственной войне, в которой победителей не будет, а будет один бесконечный стыд, ибо во время гражданских войн люди против своих сограждан делают столько подлости, сколько не сделает ни один враг. И что он сам делает на земле этих людей? Зачем он здесь, и воюет с этой стороны баррикады, стреляя сам и заставляя стрелять других в противоположную сторону? И стреляют же все, не думая, что и там испанцы, и убивая другого, они на самом деле убивают свой народ. Вон лежит у обочины девушка, снарядом убило ее еще утром, молодая совсем, еще и полюбить по настоящему не успела, и родить не смогла. А может, она должна была стать матерью второго Сервантеса или Лопе де Вега? Нет, не появится уже на своем Россинанте великий мечтатель Дон Кихот. Оскудела земля Испании еще на одного не родившегося гения...